Наверное, это понял и сам Поздняков. Его машина завиляла по улице из стороны в сторону, стремясь уйти от кинжального огня противника. Танк маневрировал с такой быстротой, что башня, стремясь удержать орудие на цели, не успевала разворачиваться синхронно корпусу машины. И набалдашник дульного тормоза словно пытался уцепиться за что-то, остановиться, чтобы брызнуть огнем... В смертельной кадрили крутились массивный корпус танка и его башня, — приплюснутая, с длинным жалом пушки...

Танец, наконец, прекращается, танк прижат огнем противника к стене большого, закопченного дома по левой стороне улицы. Над ним из окон второго этажа рвутся длинные языки коптящего пламени. А от вокзала и еще откуда-то справа к машине устремляются бордовые трассы пушечных снарядов. Танк, окруженный султанами ослепительно ярких взрывов, вынужден приникнуть к щербатой стене горящего дома... По специфически хлестким звукам выстрелов ясно, что лупят по танку скорее всего самоходки. Поздняков их, наверное, видит, его пушка огрызается. Но остальные машины 1-й роты не видят этих самоходок и потому не смогут помочь огнем попавшему в беду командиру.

— Поздняков! — кричу я по рации. — Поздняков, отходи! Отползай, мы постараемся прикрыть! Быстро, ну! Отползай!

Такое зло берет, что от волнения я забываю, что говорю в микрофон и больно бью кулаком по ограждению пушки. Что делать?..

* * *

Спина моя, с силой прижатая к перегородке, совсем одеревенела, ноги ноют, плечи болят, танкошлем зажал голову. С трудом повертываю ее к адъютанту. Младший лейтенант сидит на днище танка, съежившись, в полумраке боевого отделения его глаза поблескивают выжидательно. Командир отыскал его взглядом — значит, даст сейчас новое поручение, такова адъютантская служба. Он и есть офицер для особых поручений...

— Посмотри в перископ, Юрис! — говорю ему. — Видишь?

— Вижу танк капитана Позднякова!.. Рация не отвечает?

Рация командира роты «ИС» и в самом деле молчала. В моих наушниках трещало, скрипело, прорывались обрывки фраз по-немецки. Я понимал: экипажу сейчас не до радио. Мысленно представлял состояние четырех танкистов, запертых в броневой коробке, которая от ударов вся сотрясается и гудит- резонирует, словно колокол. Надо как-то отбиться и выжить. Но как?..

Танк еще цел. Он стоит в цветном ореоле огненных брызг: немецкие наводчики стараются вовсю. Это и понятно, поскольку каждый наш тяжелый танк сейчас представляет немалую и реальную угрозу для их обороны.

— Поздняков не отвечает, команды не принимает. Придется тебе бежать туда... Надо его спасать.

— Дело привычное. Что передать? — Гельфонд пытается выпрямиться, но в танке это непросто даже невысокому человеку.

— Передай мой приказ: зажечь дымовые шашки и под прикрытием дыма отойти назад, к своей роте. Пусть отползает задним ходом. Мы его прикроем. Все понял?

— Есть! Можно выполнять?

— Подожди. Возьми сержанта Охотина из разведвзвода. Он тебя будет прикрывать.— Открываю люк и убеждаюсь, что Охотин на месте.— Сержант Охотин! Бери свой ручник, пойдешь с адъютантом. Добраться к танку любой ценой! Понял, Охотин?..

— Есть!

Внешне Охотин спокоен, его бледное, с тонкими чертами лицо почти бесстрастно. Только по еле заметному прищуру век, да по дрогнувшим зрачкам можно понять его состояние — солдата, идущего почти на верную смерть...

— Разрешите мне идти впереди младшего лейтенанта? Добегу до камней, — он указывает на глыбу, валяющуюся посреди улицы, — открою огонь по окнам. Тогда пускай младший лейтенант выскакивает из башни и бежит к танку!

— Согласен. Пулеметных лент хватит?.. Бей по окнам без перерыва, не давай вести оттуда прицельный огонь. А мы прикроем тебя огоньком из танка. Давай, вперед!

— Если что... — Охотин не договаривает, переносит ремень пулемета на правое плечо, нахлобучивает каску на самые глаза и, спрыгнув с танка, бежит вдоль улицы. Бежит среди тысяч пуль, устремившихся в него...

— Давай, Юрис. Пора!

Сухо лязгнул люк, и, словно подброшенный, младший лейтенант вылетел из башни. И сразу же башня зазвенела, нас обдало раскаленной волной вонючего дыма: на броне взорвалась мина.

— Убило адъютанта! — закричал старшина Николашин. — Эх, черт, под мину попал. Накрыло...

Николашину досталось больше всех нас, лицо его опалило взрывом, и оно черно-багровое. Но он успел закрыть люк, прежде чем ударила вторая мина.

— Глаза целы?

— Вроде целы... Вижу.

— Погаси танкошлем, сверху резина горит. Ты точно видел, что Гельфонд погиб?

Ответить мне заряжающий не успел.

— Живы! Оба! Вижу в прицел! — радостно закричал наводчик орудия старшина Геннадий Быватов.

Теперь и я вижу в своем перископе Охотина и Гельфонда. С сердца точно камень свалился.

— Корецкий! Вперед, на ту сторону улицы! Быватов, огонь по окнам.

Стукнули шестерни, танк, присев на балансирах, скакнул вперед, загрохотал двигатель, заскрежетали гусеницы. Поверх головы бегущего впереди Охотина мы били по развалинам — туда, откуда густо строчили вражеские автоматчики противника. Отстав от разведчика метров на пятьдесят и то падая, то снова подымаясь, бежал зигзагами маленький Юра...

Разведчик уже достиг дома, возле которого стоял танк капитана Позднякова, когда неожиданно выстрелила пушка командира роты и одновременно по-медвежьи взревела 203-миллиметровая гаубица... Дом вздрогнул, словно живой, и стена, к которой прижимался танк, стала медленно валиться вперед.

Длинно, скрипуче, перекрывая шум боя, заскрежетали балки. Наружная стена как бы нехотя отрывалась от остова, по мере ее наклона оголялась и раскрывались все внутренние помещения дома — с мебелью, обоями, коврами... Это были столовые, кухни, гостиные, кабинеты и детские больших богатых квартир. Они открывались, словно на сцене, и стена вначале клонилась плашмя, как плоский щит театральной декорации. Но крен увеличивался, сверху отваливались обломки, потом и глыбы кирпичной кладки, лепнина. Опережая медленно падавшую стену и друг друга, они с грохотом ударили о мостовую. Спустя мгновение раздался раздирающий треск, всю плоскость стены прорезали трещины, она развалилась, обрушилась и погребла под собой и танк Позднякова и прятавшихся в доме немецких солдат и уже подбежавшего к танку сержанта Охотина с его пулеметом МГ-42...

Это было, как землетрясение. Над местом обвала поднялось красновато-серое облако пыли.

Казалось, тут было все кончено. Но сработал рефлекс. Не успев еще оценить происшедшего, я машинально переключил радиостанцию на передачу, скомандовал:

— Всем танкам вперед! Вперед! Быстро!

Громадным облаком пыли, непроницаемой для глаз противника, следовало воспользоваться как дымовой завесой. Что бы ни было, мы прорывались вперед, к конечной цели — рейхстагу.

Еще падали камни и вещи, в разноцветных развалинах дома слышались вопли... Но грохот танковых дизелей и оглушительный скрежет гусениц перекрыли все звуки на Сарланд-штрассе. Все танки полка прорыва разом пошли вперед!

Только на месте, где только что был танк гвардии капитана Позднякова, могильным курганом дымилась гора обломков... И облако дыма и пыли росло и ширилось.

Через несколько минут в моих наушниках хрипло, прерывисто прозвучал голос капитана Позднякова.

— Товарищ первый, что произошло с нами? Завалило?

— Да, завалило. Все живы?.. Из такого завала сами не выберетесь. Немедленно заглушите двигатель.