огонь. Взахлеб лают пулеметы, коротко рявкают пушки, непрерывно стрекочут автоматные очереди, квакают минные разрывы, и солдаты-автоматчики прижались к мостовой, стараясь укрыться за любым камнем.

Но надо двигаться вперед. Они приподымают головы, стараясь за доли секунд определить, кто и откуда ведет огонь. Где ближний враг? Куда рвануться по команде «Вперед!»? И где снова упасть на мостовую и сейчас же отползти в сторону от прицельного огня? Команда — резкая, как удар кнута, — подбрасывает солдат и устремляет вдоль улицы. Только вперед! Люди бегут, пригибаясь, сжимаясь в комки.

Открыли пушечный огонь танки. По домам, по кирхам, стараясь подавить огневые точки противника.

Иногда выстрелы из нескольких танков сливаются в залп, звук его так силен, что сверху с домов срываются камни. Они сыплются возле стен и, чтобы спастись от этого камнепада, автоматчики отползают на середину улицы, где беснуется круговерть пулевых ударов и мелких осколков.

Каски автоматчиков почти неотличимы от булыжников мостовой. Солдаты их обмазывают жидкой грязью, чтоб не блестели. Высыхая, грязь отваливается. У немцев есть специально для касок маскировочная сетка. У нас такой сетки нет.

То одно, то другое отделение бросками продвигаются вперед и накапливаются на определенных командирами рубежах атаки. Бросок длится 12 — 15 секунд.

Секундой дольше бежишь, или, упав на мостовую, не отползешь тотчас в сторону, — схлопочешь пулю!

Ни один автоматчик, конечно, в броске ни шагов, ни секунд не считает. Все его действия подчиняются выработанному в боях рефлексу, интуиции; рассчитывать, думать некогда. Рванулся, упал на мостовую, отполз, и только боковым зрением успеваешь заметить, что на месте, где ты только что был, забурлили пылевые фонтанчики от удара пуль. Очередь была предназначена именно тебе. Не другому... И снова надо подхватываться, сжиматься в комок, нестись к следующему рубежу.

Вот так на фронте, на передовой и играют наперегонки со смертью наши полковые автоматчики... В каждом бою.

В ближнем, быстротечном бою просыпается и обостряется в человеке мощный инстинкт самосохранения. Часто он действует безошибочней, чем само сознание!.. Но далеко не всегда удается солдату переиграть гонящуюся за ним смерть.

*  *  *

Из-под надвинутой на лоб каски младшего лейтенанта Муратова решительно блестят его черные глаза с косым, восточным разрезом. Возле командира взвода — пять человек: одинаковые бушлаты, одинаковые каски, почти одинаковые вещевые мешки — «сидоры» с солдатским фронтовым скарбом.

Это командиры отделений. Среди них сержанты Ращупкин, Плоткин, Чорный и заменивший своего погибшего командира рядовой Екатериничев. Командир взвода внешне не выделяется; такой же грязно- зеленый бушлат, автомат, на каске боевые отметины и осколочные царапины и вмятины от пулевых попаданий. Сколько раз уже был бы убит Муратов, если бы не каска!

Невысокий, черноволосый, лицо прокаленное, глаза печальные, темные... Младший лейтенант воюет вместе со мной уже не первую боевую операцию. Очень молчаливый, он никогда не заговаривает первым, разжимает сухие твердые губы как будто только по крайней необходимости. Скажет фразу и насупится, ищет слова... Застенчив. Но при всей своей видимой застенчивости Муратов был из той категории боевых командиров, которые всегда на месте в сложных ситуациях, где надо действовать быстро, не теряя мгновения. Уравновешенный, выдержанный, он легко находит  общий язык с танкистами, уживаясь и с такими взрывными командирами танковых рот, как гвардии капитан Поздняков.

Сейчас, когда идет уличный бой, только по потертой полевой сумке да исцарапанной кобуре Муратова можно отличить от его подчиненных. Командиру в боях выделяться опасно: противник выявит — уничтожит в первую очередь. Знаки различия — зеленые звездочки на его погонах — можно различить только с малого расстояния.

Осторожно подымая из-за каменного бордюра голову, Муратов что-то объясняет командирам отделений. И те, тоже чуть показывая из-за камней кругляши касок, разглядывают то, на что указывает младший лейтенант.

В тяжелом танковом полку прорыва автоматчики, составляющие танковый десант, действуют совместно с танкистами. Каждой роте «ИС» придается взвод автоматчиков. Соответственно он состоит из пяти отделений — по числу тяжелых «ИС» в роте.

Передвигаются автоматчики на броне танка. В бою при встрече с противником бойцы спешиваются и ведут бой в тесном взаимодействии со «своим» экипажем, охраняют машину от истребителей танков, прочесывая местность. Ведут ближнюю разведку противника.

Но иногда в бою является необходимость использовать всю роту автоматчиков централизованно, для выполнения особой самостоятельной задачи. В берлинских боях таких случаев было немало.

*  *  *

Танкам гвардии капитана Липаткина. удалось наконец «зацепиться» за Вильгельм-штрассе. Но только зацепиться, взять улицу под обстрел. Это наш правый фланг. Оборона фашистов тут опирается на мощный огневой узел, оборудованный в железобетонном бункере недалеко от Анхальтского вокзала, а также в большом старинном соборе и красной кирхе. Кроме того, в стенах всех угловых домов прорублены пулеметные и пушечные амбразуры, и каждый метр улицы перед ними тщательно пристрелян. Многослойный, перекрестный огонь из орудий прямой наводкой и шквальный огонь пулеметов закрывают для нас треугольник между Сарланд-штрассе, Халлешсе-штрассе и Гроссбеерен-штрассе. Пока мы не прорвемся через этот «треугольник смерти» — так называют его пленные, — нечего и думать о дальнейшем движении в центр.

Мы ожидали, что основные усилия фашисты сосредоточат на удержании Вильгельм-штрассе. Но противник организовал контратаки из Сарланд-штрассе; оттуда и огонь был более плотным.

Так или иначе, «треугольник смерти» требовалось брать штурмом.

Танки застряли у собора, который стоял на стыке Сарланд и Халлешсе-штрассе и буквально извергал из многочисленных амбразур такой огонь, что три наших сразу подбитых «ИС» пришлось оттягивать на ремонт. Мы, что называется, топтались на месте, и ничего дельного придумать я не мог.

— Давайте ударим по собору прямой наводкой из «катюш», — покусывая губы, предложил майор Стариков.

— Разрушить его?

— Конечно. Что зря губить людей и танки!

— Пожалуй! Вызывайте сюда командира дивизиона «РС».

— Разрешите сказать, товарищи командиры? — раздался голос из-за моей спины.

Я оглянулся. У моего танка, устало привалившись к броне, стояли совершенно черные солдаты, в которых с трудом можно было узнать добровольцев, устанавливавших на Ландвер-канале дымовую завесу. Их лица были покрыты черно-фиолетовой копотью, масккостюмы обгорели и всё — каски, оружие, снаряжение — было одного черного цвета. Они словно вырвались из преисподней. Бесспорно, у них было мало шансов остаться живыми.

На немецкой плащ-палатке лежало обгоревшее тело. Трое — я их не мог узнать — были ранены и перевязаны тоже черно-лиловыми бинтами. Я нагнулся, приоткрыл лицо погибшего.

— Кто это?

— Разведчик, сержант Зияков, — ответил один из черных людей,  только по голосу я определил, что это старший лейтенант Мазурак. — Он первым выскочил на набережную. Ну и... — Не договорив, Мазурак стянул с головы каску.

— Остальные?

— Живы. Все здесь. — Мазурак надел каску, выпрямился, доложил по форме: — Товарищ командир полка! Боевое задание группа добровольцев выполнила! Потери: один убит, трое ранено.

— Молодцы, хлопцы... — тихо сказал парторг полка капитан Тертычный. — У-ух!.. — Он отвернулся и вытер глаза.

Мне тоже было трудно говорить: