Среди финансистов-писателей первой половины XVIII века выдается Ло своими исследованиями о происхождении денег. Еще Буазар сводит его к общественному авторитету, и Вобан (Dime royale, 1707. Р. 51, ed. Daire), как и Буагильбер — ум. 1714 (Dissertation sur la nature des richesses. Chap. II), ограничивается лишь указанием на необходимость денег как средства облегчения торгового оборота. Ло (Consideration sur le nummeraire. Chap. I, 1720, сначала Trade and Money, 1705; Memoire sur 1'usage des monnaies, 1720. P. I), напротив, решительно отбрасывает теорию соглашения, решается, как никто до него, генетически обосновать особое положение благородных металлов среди других товаров и их характер денег особыми свойствами их и становится, таким образом, основателем правильной теории происхождения денег. Ему следуют Дженовези (Lezioni. Part II, 1769. Р. 2, 4) и Тюрго (Sur la formation et distribution des richesses, 1771, § 42–45) в борьбе с теорией, сводящей происхождение денег на соглашение людей, а Беккариа (Economia publica. Р. IV. С. II, § 7–8), Верри (Delia economia politica, § 2, Riflessioni sulle leggi. P. 1. P. 21. ed. Custodi), Тюрго (Op. cit.; Lettre sur le papiermonnaie P. 97, ed. Daire), Смит (Wealth of Nations., 1776. В. I. Chap. IV) и Бюш (Geldumlauf. II. B. VI) снова повторяют попытку Ло генетически объяснить характер благородных металлов как денег из особой природы этих товаров и проводят этот взгляд отчасти очень удачно. К ним примыкают из новых писателей: Мальтус (Principl. of P. E. Chap. II. Sect. 1); Мак-Куллох (Principl. of P. E. P. I. Ch. 24); Дж. С. Милль (Principl. of P. Е. В. III, (Chap. VII); Джойа (Nuovo prospetto, 1815, I. P. 118); Бодрияр (Manuel. Part. III. Chap. III. 1. 1863); Корньяри (Traite. Chap. XVII. 1868) и из немецких экономистов: Краус (Staatsw. В. I, S. 61, ed. 1808), Зуедер (National-Industrie, 1800. I. S. 48). В общем в первые десятилетия XIX столетия немецкие экономисты не проявляют склонности к историческим исследованиям, и интерес к нашему вопросу почти совершенно отсутствует у таких писателей, как Оберндорфер, Пулитц, Лотц, Захарие, Германн. пока проблемой происхождения денег снова не начинают заниматься с пробуждением исторических исследований в области нашей науки Pay, Айзелен, Рошер, Гильдебранд, Книс, а еще раньше Мурхардт. Мало способствовали уяснению вопроса появившиеся до сих пор монографии. Мюллер (Theorie des Geldes, 1816) констатирует стремление людей к государству и полагает, что деньги способствуют такому общению (S. 156) — это и есть решение проблемы происхождения денег; Хоффман сводит (Lehre vom Gelde, 1838. S. 10) снова происхождение последних к соглашению людей, как и Шевалье (La monnaie, cours III, 1850. Р. 3). Больший интерес для нашего вопроса представляет монография Оппенхейма (Die Natur des Geldes, 1855), хотя он полагает, что главное значение здесь не в объяснении первоначального происхождения денег (S. 4), а в изображении процесса, путем которого товары, ставшие меновым посредником, теряют свой первоначальный характер, обращаясь в конце концов в простой знак ценности. Если мы и должны решительно разойтись с последним мнением, то все же в основе его лежит ясно выступающая из изложения Оппенхейма мысль или скорее наблюдение, которое объясняет, почему мы встречаемся с подобным заблуждением в сочинениях многих выдающихся экономистов. Я имею в виду тот факт, что сознание хозяйствующих людей нередко упускает из внимания вследствие нашего удобного механизма оборота характер денег как полезного металла и как дальнейший результат этого замечается только его характер как менового посредника. Сила привычки, таким образом, обеспечивает деньгам покупательную силу даже и там, где на характер их как полезных металлов непосредственно не обращается внимания. Это наблюдение совершенно правильно. Но ясно, что покупательная сила денег исчезла бы тотчас с лежащей в ее основании привычкой, если бы они по какому-либо поводу лишились своего характера полезных металлов. Можно поэтому допустить, что при высокоразвитом обороте деньги представляются многим хозяйствующим субъектам исключительно как знак. Но несомненно, что это легко объясняемое заблуждение тотчас исчезло бы, как только монеты потеряли бы свой характер определенного количества полезного металла].

Нельзя отрицать того, что известное, хотя и меньшее, влияние оказывает внутри государственных границ и правопорядок. Но происхождение денег (их следует отличать от их вида — металлических денег), как мы видели, совершенно, так сказать, естественное, и поэтому только в очень редких случаях можно свести его на законодательные влияния. Деньги не установлены государством, они — не продукт законодательного акта, и санкционирование их государственной властью вообще чуждо поэтому понятию денег. Функционирование определенных товаров в роли денег образовалось, естественно, на почве экономических отношений, без государственного вмешательства.

Но когда какое-нибудь благо в согласии с потребностями оборота получает со стороны государства санкцию в качестве денег, то это ведет к тому, что не только всякий платеж государству, но и все остальные платежи, относительно которых в конкретном случае не указан другой платежный товар, следовательно, и всякий платеж, выступающий как вспомогательное средство вместо первоначально установленного в определенной форме и почему-либо в ней не осуществившегося, могут быть потребованы и произведены с правовым эффектом только при помощи этого блага; государство сообщает ему характер универсального заместителя при платежах — обстоятельство, которое не создает из этого блага впервые денег, но значительно усиливает присущий уже ему характер таковых [Ср. Stein, Lehrbuch der Volksw., 1858. S. 55, в особенности Knies. Tubing. Ztschr., 1858. S. 266; Mommsen. Geschichte des rom. Munzwesens, 1860. Einleit., VII, VIII].