самого народа для своих индивидуальных целей, т. е. о понятии, отличающемся в некоторых существенных пунктах от того, что мы называем имуществом.

Если допустить фикцию и представить себе совокупность людей, составляющих народ, экономически действующих в целях удовлетворения своих специальных потребностей, притом нередко руководимых противоположными интересами, в виде единого хозяйствующего субъекта и далее предположить, что количества экономических благ, доступные распоряжению отдельных хозяйствующих лиц, предназначены не для удовлетворения их специальных потребностей, но для удовлетворения потребностей совокупности хозяйствующих индивидов, составляющих народ, то можно, конечно, прийти к понятию совокупности экономических благ, доступных распоряжению хозяйствующего субъекта (здесь — народа) для целей удовлетворения его потребностей, т. е. к понятию того, что вполне правильно может быть названо народным имуществом. Однако при наших современных социальных условиях совокупность экономических благ, доступных распоряжению хозяйствующих в народе лиц в целях удовлетворения их специальных потребностей, явно не составляет имущества в экономическом смысле слова, но скорее связанный взаимными отношениями комплекс имуществ [ср. Dietzel. Die Volkswirtschaft und ihr Verhaltniss zur Gesellschaft und Staat, 1864. S. 106].

Однако потребность в научном обозначении только что упомянутой совокупности благ является столь законной и выражение «народное имущество» столь распространено и санкционировано употреблением, что устранять этот термин представляется тем менее оснований, чем яснее мы представляем себе истинную сущность так называемого народного имущества.

Тогда необходимо будет только оградить себя от ошибок, могущих возникнуть в результате аргументации, оставляющей без внимания вышеуказанное различие. Во всех вопросах, где речь идет просто о количественном определении так называемого народного имущества, все-таки таковым может считаться совокупность индивидуальных имуществ народа. Где же речь идет об обратном заключении — от величины народного имущества к благосостоянию народа или о тех явлениях, которые суть следствие контакта отдельных хозяйств, понятие народного хозяйства в буквальном смысле слова должно было бы необходимо повести к многочисленным ошибкам. Во всех этих случаях мы будем рассматривать народное имущество как комплекс индивидуальных имуществ народа и будем также обращать наше внимание на различную меру последних.

Если в пределах времени, на которое простирается предусмотрительная деятельность людей, надобность их в благе превышает количество последнего, доступное на то же время их распоряжению, то люди в своем стремлении удовлетворить потребности настолько полно, насколько это возможно при данном положении вещей, ощущают по отношению к данному благу побуждение к деятельности, сущность которой мы изложили выше и назвали хозяйством. Познание указанного отношения создает в то же время еще одно явление, более глубокое понимание которого имеет весьма важное значение для нашей науки, — мы имеем в виду ценность благ.

Если надобность в благе превышает доступное распоряжению количество последнего, то ввиду того, что часть соответственных потребностей и без того должна оставаться неудовлетворенной, количество данного блага, доступное распоряжению, не может быть уменьшено ни на какую долю, имеющую хотя какое-либо практическое значение; в противном случае останется неудовлетворенной вовсе или лишь частью какая-нибудь потребность, до этого времени удовлетворявшаяся. Поэтому при всех благах, находящихся в таком количественном отношении, от каждой конкретной части их, доступной распоряжению и имеющей еще практическое значение, зависит удовлетворение какой-либо человеческой потребности. Когда хозяйствующие лица приходят к сознанию этого обстоятельства, т. е. когда они познают, что от каждой доступной их распоряжению доли количества данных благ, иными словами, от каждого конкретного блага, находящегося в таком количественном отношении, зависит удовлетворение одной из их потребностей или по крайней мере большая или меньшая полнота удовлетворения, то эти блага для них получают значение, называемое нами ценностью. Следовательно, ценность есть значение, которое для нас имеют конкретные блага или количества благ вследствие того, что в удовлетворении своих потребностей мы сознаем зависимость от наличия их в нашем распоряжении [стремление установить общие элементы для всех форм явлений ценности благ, т. е. дойти до общего понятия ценности, свойственно новейшим немецким писателям, самостоятельно исследовавшим учение о ценности. Они также стремятся отличать потребительную ценность благ от простой полезности. Фридлендер (Theorie d. Werthes, Dorpater Univ. Progr., 1852. S. 48) определяет ценность как «познанное человеческим суждением отношение, в котором вещь может стать средством для достижения цели, заслуживающей стремления». (Ср. также Sforch. Cours d'econom. polit. Ch. I. P. 36.) Так как указанное отношение есть именно основание полезности (поскольку заслуживающая стремления цель есть удовлетворение человеческой потребности или же стоит в соотношении с последней), то предыдущее определение имеет такое же значение, как и то, по которому ценность благ понимается как признанная пригодность их к достижению цели, т. е. как признанная полезность вещи. Однако эта полезность является общим предположением характера благ, и потому определение Фридлендера независимо от того, что оно не касается сущности ценности, слишком широко. Действительно, последний приходит к заключению, что неэкономические блага суть такие же объекты человеческой оценки, как и экономические. Книс (Lchre vom Werth, Tubing. Zeitschr., 1855, S. 423), как и многие из его предшественников, видит в ценности степень годности блага для целей людей (ср. еще прежние издания Рошера — System. 1, § 4), — взгляд, которому я все же не могу следовать, потому что хотя ценность и величина измеримая, однако мера ее столь же мало принадлежит к ее сущности, как мера места или времени к сущности последних. Книс сам чувствует затруднения, к которым ведет такое понятие ценности в своих дальнейших следствиях, так как он признает определение понятия ценности также в смысле годности, полезности, даже просто блага и замечает, что действительно в своем целом теория ценности в отдельных местах построена на комбинации обоих значений слова «ценность», и, таким образом, не приходит к единому принципу. Шеффле (Tubing. Universitatsschrift. 1862, Ch. 5. S. 10) исходит из такого взгляда: «Всегда, когда должна идти речь о хозяйстве и хозяйственных благах, требуется наличие потенциального или актуального, сознательной волей человека установленного отношения между лицом и внешним предметом. Это отношение может быть принимаемо как с точки зрения хозяйственного объекта, так и с точки зрения хозяйственного субъекта. Объективно оно годность блага, субъективно — ценность его. Годность (полезность) — это способность вещи служить человеческой цели. Ценность же — это значение, которое благо имеет благодаря своей пригодности для экономического целесознания хозяйственной личности». Между тем и это определение ценности, безусловно, слишком широко, так как и неэкономические блага обладают годностью и стоят в вышеуказанном отношении к целесознанию людей, не обладая, однако, ценностью, как это признает сам Шеффле в своих позднейших трудах (Das gesellschaftliche System, 1867. S. 6), определяя ценность как «значение блага вследствие жертв, которые должны быть ради него принесены». Следовательно, старое определение Шеффле не ограничивает ценности экономическими благами, хотя этот остроумный исследователь (Tubing. Universitatssch. Op. cit. 1862. S. 11) вполне сознает, что явления ценности не может быть у неэкономических благ. Наоборот, новейшее определение Шеффле, безусловно, слишком узко, так как нет сомнения, что весьма многие неэкономические блага попадают в распоряжение людей без малейших жертв (например, наносная земля и т. д.), тогда как другие не могут быть добыты путем экономических жертв (например, природные дарования). Однако здесь уже находит полное освещение существенный