сейчас, и они продолжают называть себя кроатанами.

Итак, самая первая колония Нового Света предпочла разорвать договор с Просперо[252] (Ди/Рэли/Империя) и уйти с Калибаном к Дикарям. Они выбыли из состязания, из сражения с Природой. Они стали «индейцами», «туземцами», хаос предпочли ужасной службе плутократам и интеллектуалам Лондона.

Когда там, где была «Земля Черепахи», воцарилась Америка, кроатаны осталось в ее соборной душе. За пределами фронтира люди все еще по преимуществу жили в царстве Природы (а не Государства), и в их сознании постоянно таилась возможность одичания, искушение покончить с Церковью, фермерством, грамотностью, налогами — короче, всем бременем белого человека — и, так или иначе, «уйти к кроатанам». Более того, когда Английская революция сначала была предана Кромвелем, а затем задушена в ходе реставрации Стюартов, волны протестантских радикалов добровольно или поневоле потекли в Новый Свет (который отныне стал тюрьмой, местом ссылки). Антиномианцы, фэмилисты, разбойные квакеры, левеллеры, диггеры и ран-теры попали под оккультную тень Дикости и бросились в ее объятья.

Энн Хатчинсон и ее друзья — самые известные (то есть принадлежащие к самому высшему классу) из антиномианцев[253] имели несчастье попасться на удочку колониальной политики Побережья, но совершенно ясно, что существовало и радикальное крыло движения. Те случаи, которые упоминает Готорн[254] в своем «Майском дереве на Лысой горе», абсолютно исторически достоверны. Похоже, что экстремисты решили сообща низложить христианство и обратиться в язычество. Если бы они преуспели в объединении со своими индейскими союзниками, в результате могла бы возникнуть синкретическая антиномиано-кельтско-алгонкинская религия, нечто вроде североамериканской Сантерии[255] в ХVII веке.

Сектанты почувствовали себя гораздо лучше и просто расцвели там, где власть функционировала спустя рукава и погрязла в коррупции — на Карибских островах, где столкновение интересов соперничавших европейских держав привело ктому, что многие острова не были заселены, а на некоторые даже никто не предъявил права. Барбадос и Ямайка, в частности, должны были привлекать экстремистов, и я верю, что левеллеры и рантеры внесли свою лепту в создание буканьерской «утопии» на Тортуге. Здесь впервые благодаря Эсквемелину[256] мы можем изучить удачный прототип ВАЗ, существовавший в Новом Свете, чуть более глубоко. Спасаясь от отвратительных «достижений» империализма, таких как рабство, крепостное право, расизм, нетерпимость, от насильственной военной службы и плантаций, где человек гнил заживо, буканьеры пошли по стопам индейцев: женились на местных женщинах, считали негров и испанцев равными себе, не признавали национальностей, избирали своих капитанов демократическим голосованием и обращались к «царству Природы». Провозгласив себя в состоянии «войны со всем миром», они отправлялись пиратствовать, объединяясь вокруг контрактов, называемых «статьями», которые были настолько эгалитарны, что гарантировали капитану лишь на четверть или на половину больше той доли, которую получал каждый член команды. Телесные наказания были запрещены — ссоры улаживались общим голосованием или в рамках дуэльного кодекса.

Совершенно неверно считать пиратов этакими морскими разбойниками с большой дороги или даже провозвестниками капитализма, как это делали некоторые историки. Пираты были, по сути, «социальными бандитами», хотя ядра подобных сообществ являлись не традиционными крестьянскими общинами, а «утопиями», созданными ex nihilo in terra incognita, анклавами полной свободы, захватившей белые пятна на карте. После падения Тортуги буканьерский идеал продолжал жить на протяжении всего «Золотого века» пиратства (примерно 1660—1720 гг.) и породил, к примеру, поселения в Белизе, основанные буканьерами. Затем действие перенеслось на Мадагаскар — остров, который все еще не был занят ни одной империей и состоял из карликовых туземных «королевств», возглавляемых вождями племен, которые были рады пойти на союз с пиратами. Там Пиратская Утопия достигла своей высшей формы.

Как полагают некоторые историки, повествование Даниэля Дефо о капитане Миссьоне и основанной им Либерталии, могло быть литературной «уткой», созданной для пропаганды теорий радикального крыла вигов.[257] Однако эта история была включена во «Всеобщую историю пиратов» (1724—1728), большая часть которой до сих пор рассматривается как достоверный и точный источник. Более того, история капитана Миссьона не была опровергнута в те времена, когда книга впервые появилась и были еще живы многие матросы мадагаскарской пиратской флотилии. Они, похоже, верили всей этой истории и, без всякого сомнения, именно потому, что своими глазами видели пиратские анклавы, очень похожие на Либерталию. А в нее, замечу, освобожденные рабы, туземцы и даже традиционные враги, такие как португальцы, приглашались на равных. (Захват кораблей работорговцев с последующим освобождением рабов был основным занятием пиратов.) Землей владели сообща, представители избирались на короткие сроки, добыча делилась поровну; проповедь свободы заходила гораздо дальше, даже дальше, чем того требовал Здравый Смысл.

Либерталия просуществала недолго, и Миссьон погиб, защищая ее. Но большинство пиратских утопий с самого начала создавались как временные образования; в действительности, настоящими «республиками» пиратов были их корабли, которые в море управлялись «статьями». Анклавы на побережьях обычно вообще не имели никаких законов. Последний по времени классический пример — Нассау на Багамах, поселение на побережье, состоящее из хижин и палаток, жители которого отдавались вину, женщинам (и возможно, также и мальчикам, если верить труду Бёрджа «Содомия и пиратство»), песням (пираты чрезвычайно увлекались музыкой и, бывало, даже брали в рейс камерные оркестры). Их торжества закончились в ночь, когда британский флот появился на Багамах. Черная Борода и «Кали-ко Джек» Рекхэм со своей командой пираток перебрались на менее гостеприимные берега и выбрали трудную судьбу, а прочие смиренно приняли королевскую амнистию и поступили на имперскую службу. Но традиции буканьеров возродились как на Мадакаскаре, где пиратские дети-полукровки принялись захватывать туземные королевства, так и на Карибах, где беглые рабы и смешанные банды негров, белых и краснокожих расцвели в горах и глуши под именем «маронов». Маронская община на Ямайке еще пользовалась известной степенью автономии и во многом сохраняла старый уклад, когда Зора Нейл Херстон посетил их в 1920-х годах (см. «Скажи моей лошади»). Мароны Суринама до сих пор исповедуют африканское «язычество».

На протяжении всего XVIII века в Северной Америке возникало множество так называемых «изолированных трехрасовых общин». Этот клинический термин был придуман Евгеническим движением, которое провело первые научные исследования этих сообществ. К несчастью, «наука» служила лишь прикрытием для преследования «полукровок» и бедноты, а «решение проблемы» обычно заключалось в принудительной стерилизации. Ядро таких общин неизменно состояло из беглых рабов и крепостных крестьян, «преступников» (то есть нищих), «проституток» (то есть белых женщин, выбиравших себе в мужья небелых) и членов разнообразных туземных племен. В некоторых случаях, например, как это случилось с индейцами семинола и чероки, традиционная племенная структура вобрала в себя пришельцев; в других случаях образовывались новые племена. Так, мароны Появились на Великих Мрачных Болотах и просуществовали там на протяжении XVIII и XIX веков, принимая в свои ряды беглых рабов, являясь, по сути, железнодорожной станцией американского подполья и служа идеологическим центром, вдохновлявшим восстания рабов. Их религией было ХуДу — смесь африканских, туземных и христианских элементов, и, если верить историку X. Лиминг-Бею, старшины этой веры и лидеры маронов Великих Болот именовались Небесное Сияние Седьмого Пальца.

У рамапогов северной части штата Нью-Джерси (их неправильно называют «белыми Джексона») — другая романтическая и архети-пическая генеалогия: их предками были освобожденные рабы голландских наемников, разнообразные кланы делаверов и алгонкин, всенепременные «проститутки», «гессенцы» (так называли проигравших наемников британской короны, остатки лоялистов и т. д.) и местные бандиты вроде Клодиуса Смита.

Некоторые из этих групп заявляют о своем исламском происхождении, например так называемые делаверские мавры и бен-исмаэлиты, которые мигрировали из Кентукки в Огайо в середине XVIII века. Исмаэлиты практиковали многоженство, никогда не употребляли спиртного, выступали как бродячие негритянские музыканты, женились на индианках, перенимали их обычаи и были до такой степени кочевниками, что ставили свои дома на колеса. Каждый год они кочевали в треугольнике приграничных городов, носящих такие имена, как Мекка и Медина. В XIX веке некоторые из них стали выразителями анархистских идеалов и мишенью особенно жестоких погромов, предпринятых сторонниками евгеники в рамках негласной программы «спасения через уничтожение». Некоторые из ранних евгенических законов