Подступившие было слезы отхлынули, и на лице Элен вновь появилась решимость.
Оливер сел и достал из корзины полено. Когда он его бросил в огонь, засверкали яркие искры и вырвался яростный язык пламени, а потом огонь снова стал ровным.
Отпустив руку Элен, Оливер наклонился в сторону и порылся в своем кармане. Когда же он вновь откинулся на подушки, Элен увидела, что он держит ключи с брелком, а среди ключей поблескивает, болтаясь на брелке, какой-то маленький серебряный карандашик. Оливер торопливо развинтил его, и оказалось, что это никакой не карандаш, а пустой цилиндрик. Оливер снова полез в карманы и вынул маленькое зеркальце в серебряной оправе. И наконец достал из бумажника новенькую, хрустящую бумажку достоинством в один фунт.
– Терпеть не могу воображал, которые используют для этого пятидесятифунтовые банкноты, – сказал он.
Элен смотрела на него, совершенно не понимая, что происходит.
– Понюхаешь? – небрежно спросил он.
– А что это?
– Кокаин, – ответил он, тщательно выговаривая это слово. – Что же еще это может быть?
– Нет! – воскликнула Элен, не в силах сдержаться.
Она вдруг явственно вспомнила, как Франсис Пейдж увезли в автомобиле без всяких опознавательных надписей хорошенькая молодая женщина в полицейской форме и морщинистый пожилой мужчина, оба совершенно непохожие на работников отдела по борьбе с наркотиками, которых показывают в телесериалах.
Оливер покачал головой.
– Да это безопасно, если, конечно, иметь голову на плечах! А ощущения потрясающие!
Он снова протянул ей зеркальце с таким видом, будто это была коробка шоколадных конфет.
– Нет, спасибо.
Оливер опять покачал головой, как бы говоря: «Твое дело», а потом свернул хрустящую бумажку в трубочку и засунул ее в узкий цилиндрик. Резкий вдох попеременно каждой ноздрей – и белый порошок, лежавший на зеркальце, исчез.
На сей раз они любили друг друга томно и мечтательно. Все их движения казались Элен отстраненными, словно она их видела на экране в замедленном темпе, однако ничего сладостней и представить себе было невозможно. Весь мир свелся для нее к маленькому островку света, отбрасываемого пламенем, и ее бледному, полупрозрачному телу, лежащему в объятиях загорелого Оливера. Все остальное не имело значения.
Элен впервые жила только настоящим, впервые позволила этим ощущениям захватит ее целиком, и они захлестнули ее с головой. Наконец Оливер погрузился в сон, лежа у нее на груди. Элен немного полежала, глядя поверх его пышных светлых волос на серый пепел в потухшем камине, а потом тоже закрыла глаза и, словно еще раз сдаваясь на милость победителя, заснула вместе с Оливером.
Было очень поздно, когда черный «ягуар» подъехал к ступенькам, которые вели вниз к дому.
Оливер выключил мотор и взглянул искоса на Элен. Уткнувшись подбородком в воротник его куртки, которой он ее укутал, девушка была, похоже, погружена в свои мысли.
– Ну, вот, – сказал он, чтобы она встрепенулась. – Я же обещал, что доставлю тебя целой и невредимой.
Элен подняла на него глаза, лицо ее казалось в оранжевом свете уличных фонарей каким-то бесцветным. Его выражение слегка смутило Оливера.
– Ты не жалеешь? Ну, о том, что произошло сегодня?
Он вообще-то ничего такого не имел в виду, а в основном говорил о потерянном рабочем дне, но Элен поняла его по-другому.
– Нет, я не жалею. Я, пожалуй, ошеломлена. И растеряна… Но при этом счастлива, – Элен улыбнулась Оливеру и дотронулась своей маленькой, холодной ручкой до его руки, лежавшей на переключателе передач. – А ты жалеешь?
Ее вопрос привел Оливера в замешательство, но когда он ответил, в его голосе по-прежнему звучала беспечность:
– С какой стати? Жалеть надо только о том, что вышло плохо. А сегодня вечером все было неплохо. Совсем неплохо.
После маленькой заминки Элен опять заговорила:
– Ты вернешься? Скоро?
– Конечно. Я все время захожу сюда. Роза любит, когда я захожу.
Элен кивнула, соглашаясь и с этим. Оливер нагнулся, чтобы подобрать книги за сиденьями. Протягивая их Элен, он взглянул на обложки.
– Боже, как серьезно! – голос его звучал шутливо. – Неужели ты все время работаешь?
– Нет, – тихонько ответила Элен. – Сегодня я, например, не работала, правда же?
И опять воцарилось недолгое молчание. Потом она взяла у Оливера книги.
– Уже поздно, – сказала она, напоминая это скорее себе, а не Оливеру.
– Угу. А Харт объявил, что с завтрашнего утра мы всерьез принимаемся за пьесу. У меня такое ощущение, что из него вышел бы отличный надсмотрщик над рабами.
