– Ты не очень сердишься на меня за то, что я сегодня не пришел? – Дарси был поглощен своими собственными заботами.
Элен представляла, как он сидит в своей конторе в Мере и, нахмурившись, глядит на серые отары овец, бредущие по холму в долину.
– Нет, не сержусь.
– Тогда до завтра. Значит, в восемь? Перед вечером мы с тобой поедем пообедать. У меня есть для тебя сюрприз.
И Дарси, засмеявшись, повесил трубку.
– Овца-то поправится? – запоздало поинтересовалась Элен, но в трубке уже раздавались короткие гудки.
«За обедом… – решила Элен. – Я поговорю с ним за обедом. Мы тогда останемся вдвоем. И не нужно будет притворяться: идти с ним на вечер, сгибаясь под тяжестью его руки…»
Элен поднялась по лестнице в свою комнату, размышляя о том, как прошел этот последний год, обо всех переменах и о своих ошибках.
«Фоллиз-Хаус», – произнесла она вслух и задумчиво улыбнулась.
Но все-таки она в конце концов пришла к Тому, и больше ей ничего не нужно!
В комнате Элен было пыльно; казалось, тут никто не живет. Она прищурилась, глядя на кипы книг и конспектов, лежавшие на письменном столе. Напряженность, в которой она пребывала всю последнюю неделю, спала благодаря тому, что Элен смогла так блаженно расслабиться сегодня днем. Руки Тома, сжимавшие ее в объятиях, его лицо были реальней, чем три года, оставшиеся позади. Она вспоминала их сейчас смутно, как что-то несущественное. Книги, на которых лежала сейчас ее рука, казались ей написанными на каком-то чужом языке.
Элен подошла к окну и прислонилась головой к стеклу. Открывшийся из окна вид, как всегда, заворожил ее. Колокольни Магдалины, Всех Святых, Святой Марии, Башня Тома… Элен перечисляла их, переводя взгляд с одной на другую. Завтра последний день в этом триместре. Послезавтра она уже не будет студенткой Оксфорда.
А кем она будет?
Внезапно загрустив, Элен поняла, что не знает, кем она будет. В последние недели она, терзаясь сомнениями, представляла себе жизнь в Мере, представляла, как она будет смотреть на поля, как медленно будут сменять друг друга времена года… Теперь этого уже не будет. Словно резкий ветер, пропитанный морской солью, вдруг развеял спертый воздух в ее комнате. Она почувствовала себя свободной, и это ощущение ее опьяняло. Том ничего от нее не требовал и ничего ей не обещал. Она могла делать что угодно, но понимала, что предпочла бы связать с ним свою жизнь.
Элен внезапно вспомнила о чем-то и подошла к шкафу. В глубине, спрятанный за коробками и чемоданами, лежал квадратный пакет. Элен нетерпеливо развернула обертку и посмотрела на картину, подаренную Томом. Гвоздик, который Том вбил для этой картины, все еще был на месте. Элен снова повесила ее на стену и, отойдя назад, посмотрела на нее, чувствуя запах цветов и резкого, дразнящего морского воздуха.
Стефан ждал Пэнси в своих комнатах в общежитии для преподавателей. Пэнси опаздывала примерно на час. По ее понятиям это было вообще не опоздание. Теперь она бывала с ним довольно редко, однако при этом где только не успевала побывать. Взгляд Стефана упал на роман в мягкой обложке, о котором он однажды позволил себе презрительно отозваться, после чего восторги Пэнси насчет этого романа удвоились. На подносе с напитками стояла бутылка «Перье» – Пэнси всегда его заказывала, а сквозь открытую дверь, ведущую в спальню, виднелся алый свитер, аккуратно отложенный в сторону уборщиком. В ящике стола лежала фотография Пэнси, Стефан прятал ее от студентов, которые приходили к нему на консультации. Она подарила ему этот снимок давно, в те невероятные дни, когда подарила ему себя. Она снялась в костюме Розалинды, изображающей Ганимеда, – бриджах, белой рубашке с кружевами и короткой кожаной куртке. В этом наряде она выглядела беззащитной, лукавой и безумно притягательной. На обороте Пэнси нацарапала своим ужасным почерком «Дорогому Стефану с огромной любовью». Стефан пытался сказать себе, что это банально. Она необразованна, эгоистична и испорчена. Однако на один недостаток у Пэнси приходилась сотня достоинств. Он страдал по ней и не переставал страстно желать ее с того самого момента, как она впервые потянулась к нему и поцеловала в губы.
Подчас, общаясь с ошеломленными детьми или слыша по телефону жалобный голос Беатрис, в котором сквозили слезы, Стефан жалел, что повстречал Пэнси. Но даже представить себе не мог, как ему жить без нее. Так что он сидел и ждал ее в общежитии, ждал с тревогой и раздражением, и никуда не мог уйти, словно она заперла его на замок.
Наконец, в пятнадцатый раз подойдя к окну, Стефан ее увидел. Короткая юбка, длинные загорелые ноги, волосы, еще больше посветлевшие, выгорев на солнце… Она нисколько не торопилась.
«Стерва», – подумал Стефан.
Но затем заметил, что студенты, валявшиеся на траве, повернули головы вслед проходившей мимо Пэнси, и Стефан взволнованно сжался. Он кинулся к столу, торопливо раскладывая бумаги и приводя себя в порядок: ему хотелось создать впечатление, что он поглощен работой.
– Это у нас семь часов? – спросил он Пэнси, когда она вошла, и улыбнулся, несмотря на то, что был на нее очень зол.
– Извини, – у Пэнси был потерянный, почти унылый вид. Он потянулся к ней, но она увернулась, и он почувствовал себя назойливым и похотливым.
– Выпить дашь?
– «Перье».
– Нет. Если есть, давай джин или виски. Стефан, слегка приподняв брови, приготовил ей напиток. Когда он протягивал ей бокал, до него донесся запах цветов, исходивший от ее свежей, персиковой кожи, и возбудился еще больше.
Пэнси залпом проглотила спиртное и только тогда встретилась с ним глазами.
