возвращались к своим занятиям на ближайший берег. На якорном месте находился еще один рыболовный катер, экипаж которого состоял из пожилой пары и студента из Новой Зеландии. Пообщаться удалось только с ним. Шкипер был неразговорчив, вероятно, принадлежал к тому редкому сорту людей моря, которые считали яхты и яхтсменов дармоедами и помехой на воде. Надутое соседство выехало на ночь тралить.

С восходом солнца «Мазурка», петляя между небольшими образованиями кораллов, расположенными к северу от острова, выбралась на фарватер. Слева на горизонте были видны округлые холмы мыса Дирекшен. Справа по траверзу еще светил маяк на рифе Уотервитч. Пассат перешел к восточному направлению. Под гротом и генуей я плыла в полветра к самому узкому месту фарватера возле острова Чапмен. Именно здесь «Каурку» нагнало большое судно. Вообще, суда встречались на этой трассе нечасто — в среднем одно в сутки. Среднестатистическое судно этого дня непременно должно было застать меня в узкости. На корме развивался японский флаг. Судно вежливо подождало, пока «Мазурка» миновала траверз маяка, и только после этого пошло вперед. Примерно час служило мне проводником, потом исчезло за мысом. Поскольку «Мазурка» плыла только днем, суда были приятным явлением — служили прекрасным дополнительным ориентиром фарватера. Часто они были выше стационарных знаков и их можно было увидеть намного раньше. Я не имела бы ничего против, если бы суда шли гуськом, одно за другим, только не в этом месте. Дальше начиналась большая вода. У острова Ресторейшен я спустила грот и на фордевинд поплыла прямо ко входу в залив Веймоут. Обойдя еще остров Рокки, увидела предпоследний порт на восточном побережье.

Портленд-Роудс показался мне исключительно красивым. Разумеется, ничего общего с обычным портом он не имел — единственным удобством здесь были остатки деревянного причала. Впрочем, если бы даже причал был в лучшем состоянии, то доступ к нему загораживали коралловые рифы, вдающиеся глубоко в залив. Высокий берег, поросший эвкалиптами и пальмами, был очень зеленым. В зелени пряталось несколько домиков. Микроскопическое селение было моим ровесником, а в молодости имело даже славу маленького портика. Во время второй мировой войны он служил крупной базой американской авиации. После войны в него регулярно ходило одно небольшое судно: портик снабжал своих немногочисленных жителей, а также ближайшую миссию, где жили аборигены. Сейчас от него осталось только сонное малюсенькое селение с пенсионерами. Новая миссия контактировалась с внешним миром через Айрон-Рейндж воздушным путем. Портленд служил якорным местом для яхт и рыболовных катеров.

Бросив якорь, я минуту размышляла, не приготовить ли плот, чтобы высадиться на берег. Мои размышления прервал пожилой пан, подъехавший к борту на тузике. Он назвался Россом Поуп и вручил мне письма. Росс был известной фигурой на побережье Квинсленда — в нескольких местах исполнял обязанности смотрителя маяка. В Портленде был кем-то вроде начальника. В почте оказалось письмо от экипажа польской яхты «Астериас», который был здесь зимой и через Росса передал поздравления для экипажа «Мазурки». Портленд явно был бы одним из самых приятных мест на трассе, если бы не мое все ухудшающееся самочувствие.

Завтра — мой день рождения, и письма, которые привез мне Росс, были для меня настоящим именинным подарком. В честь праздника я решила бросить якорь в этом импровизированном порту. Однако день рождения принес мне неожиданные хлопоты. Плохое самочувствие, мучившее меня последние дни, перешло в почечную болезнь. Располагая книжной информацией о Портленде, я считала, что нахожусь в небольшом селении, но обычном, какие до сих пор встречались на моем пути. Спросила у Росса о враче. Тот отрицательно покачал головой:

— Врача у нас нет. Ближайший медпункт находится в миссии Локхарт. Но и там врач принимает не каждый день.

— А можно позвонить и узнать, когда он будет?

Росс опять покачал головой. Ближайший телефон — тоже в миссии. Даже не телефон, а радиосвязь. Письма доставляются два раза в неделю. Телеграммы передаются по радио дважды в день. Но все это — в миссии.

— До Локхарта недалеко, — объяснял мне Росс, — поэтому собственная связь нам не нужна. Когда нам надо, мы садимся в машину и едем в Локхарт. Тебе нужен врач — поедем к Джону, он почти врач. Если что будет неясно, он проконсультируется по радио.

Все выглядело заманчиво и просто. Поездка к Джону представлялась мне небольшой прогулкой — ведь я же ничего не знала ни об условиях жизни на далеком австралийском севере, ни о здешних расстояниях…

Росс перевез меня с палубы на берег. На мне были короткие шорты и резиновые тапки. Был полдень и я думала, что к ужину вернусь на яхту.

В путь мы двинулись в полном снаряжении: два водителя, защитная решетка перед капотом, мощные дополнительные прожекторы. Этот недалекий путь, или 25 миль, мы ехали два с половиной часа. Если через селеньице проходила все же так называемая дорога, то в буше она превратилась в тропу. Машина ползла по руслам высохших ручьев, вдоль берегов не существующих зимой рек. Жуткое бездорожье. Стемнело. По пути нам стали встречаться аборигены, шедшие в сторону миссии поодиночке или с маленькими детьми. Каждого шофер Дуг сажал в прицеп. До Локхарта мы добрались ночью со свитой примерно в тридцать человек.

Джон оказался санитаром. С учебником в руках он пытался поставить мне диагноз, даже сделал основные лабораторные анализы. И решил оставить меня здесь на ночь, чтобы утром переговорить с врачом. Перед отъездом обратно Росс заверил меня, что завтра днем присмотрит за «Мазуркой», а вечером вернется сюда за пациенткой, т. е. за мной.

Утром все решительно переменилось. Врач из «службы летающих докторов» — скорой авиапомощи — распорядился доставить больную в ближайшую клинику, т. е. в Кэрнс! Сам прилетит за мной на самолете. Таким образом, всего за два часа мне предстояло вернуться снова туда, откуда я так старательно плыла целых три недели! Было от чего прийти в полное отчаяние. Что натворит в мое отсутствие «Мазурка»? За весь свой долгий путь я расставалась с ней не больше, чем на пару дней. Но и тогда она находилась в надежном и безопасном месте. А стоянка на якоре среди рифов представлялась мне весьма сомнительной с точки зрения безопасности. Джон уверял меня, что жители Портленда не раз опекали яхты, оставленные на время. Но это была не какая-то неизвестная мне яхта, а моя «Мазурка»! С врачом спорить бесполезно — у него медицинские показания. На скорой авиапомощи я возвращалась на юг. Против главной аварии — аварии человека в одиночном плавании — рецепта я не придумала…

Внеплановое посещение австралийской клиники прошло очень быстро. Уже через два часа после приезда были сделаны все необходимые анализы. Я лежала в чистой постели, у изголовья стоял большой кувшин с водой — мне нужно было непрерывно пить. Врач был очень недоволен тем, что организм капитана «Мазурки» сильно обезвожен, и на эту тему мне пришлось выслушать немало упреков. Окончательное решение о состоянии моего здоровья и о дальнейших действиях должен был принять на следующий день специальный консультант.

На следующий день к моему лечению подключилась Польша. Здановский сообщил по телефону из Сиднея весть, которая сняла с моих плеч основную тяжесть — расходы на лечение. Мне надлежало только скорее выздоравливать. Это очень подняло мой дух. В клинике делали все, что могли, впрочем, лечил меня весь Кэрнс. Приходили яхтсмены — местные и с яхт, стоявших в порту. Гостевых визитов к больной не было — все предлагали конкретную помощь. И если бы не постоянное беспокойство о «Мазурке», все было бы прекрасно.

Консультант устроил небольшой переполох. Он заявил, что сиюминутная смерть мне не угрожает, но он не советует продолжать плавание. Разумеется, последнее слово остается за мной, но заключение клиники именно таково. Несколько дней я размышляла о решении врачей и многих других вопросах. За продолжение рейса были все аргументы — семейные, личные, общественные. Счастливого финала ждала ведь не только я с «Мазуркой». Против была возможная угроза моему здоровью. Но только возможная: врачи не утверждали, что должно произойти что-то плохое, а говорили, что может произойти. В этом