Накрапывал дождь. Все вокруг казалось грязно-серым, расползающимся, мутным.

Ланжерон вернулся с вечерней прогулки по разгромленному и разграбленному Лейпцигу. Город лежал в руинах. Между тем, был шанс сберечь его великолепие. Этот холодный, безжалостный авантюрист пожертвовал Лейпцигом и жизнью ни в чем не повинных обывателей. Он уже не мог одержать победу на поле сражения и тогда он совершенно по-варварски перенес боевые действия в город. В общем, граф был доволен победой и одновременно сердит.

Еще он размышлял о справедливости и несправедливости, о том, что император, будучи умным, тонким, широко образованным человеком, почитая себя в высшей степени благородным, почему-то раздает тем, кто этого совершенно не заслуживает и обходит повышением тех, кто по-настоящему верен ему и России. Что же заставляет его так поступать? Неужели личные симпатии и привязанности настолько перевешивают соображения государственные? Неужели император настолько антигосударственный человек?

Граф был в полном недоумении, хоть он и знал Александра Павловича не один год.

Быстро скинув шинель и стянув мокрые сапоги, он прошел в кабинет. Из соседней комнатки раздавался храп адъютанта. Ланжерон прикрыл дверь и сел к столу. Он уже думал о продолжении своей трагедии «Мазаниелло».

Ему закоренелому роялисту было очевидно теперь, что монархи порой невольно создают такие ситуации, которые делают бунт совершенно оправданным и даже неизбежным.

Открытое благоволение к любимчикам, щедрое награждение лиц — и не только чинами, но и поместьями, дворцами, золотом — выглядит так невинно, но последствия тут могут быть самые непредсказуемые. Подданные могут потерять веру в своего монарха, который в их глазах олицетворяет закон и справедливость.

Граф встал и прошелся по кабинету. Он выглядел озабоченным, смущенным и расстроенным.

Да, Александр Павлович играет в очень опасные игры. Он должен был бы соблюсти хотя бы видимость законности. Армия может и не простить тех слабостей, которые он смеет обнаруживать публично и не стесняясь.

Постепенно Ланжерон успокоился и сел к столу. И скоро из-под его пера полился плавный александрийский стих.

Неаполитанский бунтарь рыбак Мазаниелло начинал выглядеть все более симпатичным и привлекательным, в чем, кажется, была несомненная заслуга российского императора Александра, бессовестно потакавшего своим обнаглевшим любимцам.

Начинало светать. Трагедия подвинулась за ночь вперед на целых пять сцен.

Граф отправился пару часиков соснуть безмерно усталый, но весьма довольный тем, что уже близится к завершению третий акт. Он мечтал разделаться со своей трагедией до взятия Парижа, которое представлялось ему и неизбежным и скорым.

Ланжерон страстно рвался во Францию, дабы ее поскорее можно было освободить от этого авантюриста, который принес его родине столько несчастий.

Граф собирался встретить победу над своим заклятым врагом, над этим узурпатором своей тираноборческой трагедией.

Собственно, так потом и получилось. Только геройство Ланжерона на высотах Монмартра намного превышает все достоинства поэтические достоинства трагедии «Мазаниелло». Да и гениальный ланжероновский натшск у Аркольского моста, который привел фактически к уничтожению основной части наполеновской армии, — это стоит немалого. Император Александр Павлович хотел сломить Наполеона, отомстить ему за Аустерлиц, но сделал это граф Ланжерон.

День 13-го марта 1814-го года выдался весьма мокрым. Шел дождь, был он мелкий- мелкий, не очень даже сразу заметный, но зато как зарядил с утра, так уже до поздней ночи не останавливался.

Корпус генерала Ланжерона двигался на Париж. Настроение было веселое, несмотря на то, что дождь не давал передышки. Генерал сказал своему адъютанту-полковнику Теребеневу: «Руки чешутся — так драться хочется». Полковник понимающе кивнул.

Почти всю войну Ланжерон император продержал его в Молдавии, где после Бухарестского мира 1812 года военных действий почти уже не велось. Александр все еще дулся, все еще хотел свалить на одного графа вину за Аустерлиц, все еще выгораживал своего любимчика, давно покоящегося в могиле. Сознание этой несправедливости приводило Ланжерона в состояние крайнего бешенства. Его смуглое лицо буквально становилось пепельно-серым, а глаза превращались в горящие угли, когда он вспоминал, где он находится, а находился он в Дунайской армии, вместо того, чтобы бить этого узурпатора, захватившего французский трон.

Но теперь граф получил свой шанс, и он знал, что он его не упустит. И даже дождь не мог его остудить — лицо Ланжерона пылало жаром.

Корпус двигался бегом, сопротивления нигде не было, но у Фер-Шампенуаза неожиданно произошел двойной бой.

На соединение с основными силами Наполеона шли корпуса Мармона и Мортье. Отряд конной гвардии неожиданно напоролся на них. Началась стычка, перешедшая в настоящее сражение. Но потом подошли дивизии Пакто и Аме, которые тоже шли на соединение с Наполеоном. Они появились на поле сражения совсем вечером, когда разгром Мармона и Мортье был предрешен.

Ланжерон с головной частью своего корпуса, разделившейся на несколько отдельных соединений, врезался в неприятельские каре. Однако французы, несмотря на безвыходность ситуации, не хотели сдаваться. Начался рукопашный бой, перешедший в резню. Ланжерон рубился бешено (адъютант Теребенев едва поспевал за ним) — кажется, он хотел разом отработать все свое молдавское сидение. Но тут в каре въехал с лейб-казачьим полком сам император Александр и остановил резню.