«Умирает он там, что ли? — подумалось Ивану, — Еще не хватало…»
Журналист вдруг приподнялся на четвереньках, сел на поджатые под себя ноги, как бы молясь на надвинувшуюся на путников Станцию, и вдруг запустил руки под капюшон, вцепился скрюченными пальцами в маску, рванул ее, отрывая от лица, с мясом выкорчевал застежки, держащие ее, сдернул податливую резину, отшвырнул далеко в сторону. Иван со страхом смотрел на своего явно ополоумевшего товарища. А Журналист стянул следом и перчатки, вытер трясущимися ладонями потное, красное, будто обваренное лицо, прижал ладони к вискам и принялся медленно раскачиваться взад-вперед, неразборчиво стеная себе под нос.
— Эй, хрен моржовый, ты что творишь? — Семецкий пихнул сходящего с ума Журналиста, тот безвольно покачнулся, — Одень маску, баран! Быстро!
— Я его слышу… Слышу его…
— Кого? — Ивана самого уже пробирало волной нешуточного страха.
— Монолит… Он зовет меня… Ведет за собой…
Журналист вдруг проворно вскочил на ноги, как не бывало его свинцовой усталости и отчаянного ужаса перед происходящим, выпрямился и чуть ли не строевым шагом двинулся к глыбе Саркофага. Обернулся, глянул на Ивана уже совершенно сумасшедшими глазами, радостно прокричал:
— Идем со мной! Мы не заблудимся, я слышу Его зов! Скорее!
«Черт знает что, — подумал Семецкий, — парень-то уже, похоже, готов…»
И тут его накрыло самого. Сначала где-то под черепом, в районе темени возник низкий, зудящий гул. Потом в нем стали различимы слова, только какие именно — Иван никак не мог понять. Он инстинктивно зажал уши ладонями, что-то кричал в серое небо, но не слышал собственного вопля, все глушил этот неведомо откуда взявшийся гул. А потом неведомо как из басовитого загробного звука вычленились, отпечатались в сознании калеными огненными буквами слова: «Иди ко мне… Я слышу твое желание… Иди ко мне…» И так много раз. Без конца. Семецкий рывком встал, помассировал ноги, тряхнул головой, голос почти стих. Иван скомандовал Журналисту:
— Веди. Кажется, ты слышишь его лучше.
— Да! — восторженно кивнул спутник головой, — Он говорит мне, куда идти… Вернее, не совсем так, я как бы вижу со стороны схему… Или не схему… Вообщем…
— Неважно, пес с ней. Если знаешь, куда именно, то пошли. Хуже точно не будет.
Журналист почти бегом бросился к Станции. Иван едва поспевал за ним, спотыкаясь о торчащий из земли строительный мусор, оскальзываясь на траве или россыпях песка или щебня. Непостижимым способом парень ликвидировал свою усталость и теперь явно готовился сдавать нормативы по спортивной ходьбе. Но выглядел он уже хуже некуда. Распухшие губы, треснувшие, кровоточащие, посиневшие, все в коростах, красное, обожженное лицо, кое-где уже вздуваются волдыри, налитые багровой пеленой глаза, неестественно расширенные во всю радужку зрачки, сухой, лающий кашель, сиплое дыхание, с трудом проталкивающееся через начавшую распухать гортань. Облучение давно уже перевалило через смертельно опасную отметку и его уровень полз все выше, убивал человека прямо на глазах. Семецкий выглядел чуть лучше, но он уже сомневался, что его реально спасти, даже если прямо сейчас эвакуировать отсюда. Еще один повод искать до последнего этот самый Монолит. Путь назад отрезан теперь бесповоротно и железобетонно. Их с Журналистом точно уже ничто не выручит.
Работник СМИ остановился на минуту, уперся руками в колени, бурно выплеснул на землю содержимое желудка, харкнул чем-то красным и пенистым, а потом, как ни в чем не бывало, пошел дальше. Со стороны это, наверное, выглядело бы и ужасно, но Иван просто не ощущал уже никаких человеческих эмоций. Он даже почти не боялся уже умереть. Он знал — смерть уже пропитала его тело, сжирала изнутри мириадами крошечных чертенят. Так что бояться поздно. Раньше надо было думать и отказываться от похода к ЧАЭС. Теперь уже все в прошлом.
А Журналист вдруг подскочил к какому-то приземистому бетонному строению, явно возведенному впопыхах, заскочил внутрь через открытую дверь. Иван последовал за ним и увидел, что напарник исчез. Подойдя ближе, Семецкий обнаружил открытый прямоугольный люк в бетонном полу. Снизу донесся слабый стон. Похоже, Журналист просто от неожиданности не успел затормозить и рухнул вниз. Но раз стонет, значит, жив.
— Отползи в сторону, я прыгаю! — крикнул Иван в черную пустоту. — Там высоко?
Через пару минут в ответ донеслось едва различимое:
— Прыгай… Метров пять…
«Ух ты, нафиг! — подумалось Семецкому, — Хоть бы он там спину себе не сломал, тащи его потом».
А потом присел на край колодца, свесил вниз ноги, развернул тело на весу, повис на пальцах. Немного повременил, покрепче стиснул зубы, выдохнул воздух из легких и отпустил руки. Черная пасть равнодушно приняла человеческое тело.
Грач хрипло выпустил из простреленных легких воздух и медленно сполз на землю, до последнего цепляясь уже бессильными пальцами за лестницу. Контрольного выстрела в голову он уже не увидел — перед глазами вспыхнули яркие оранжевые огни, завертелись в бешеном танце — свистопляске и угасли. Уже навсегда. Труп замер у подножия Саркофага.
Шухов успел нажать на курок и всадить несколько пуль в живот уже развернувшегося к нему было Черта, но это не дало ощутимых результатов — наемника немного шатнуло назад, он зарычал раненым зверем, пригнулся, подался корпусом вперед, под ствол автомата Шухова и выбил оружие из рук парня. Сзади цепким клещом насел Сапог, несколько секунд назад убивший Грача, поймал голову Димы в захват и борцовским приемом повалил ходока наземь, прыгнул сверху, заломил руки назад и проворно спутал заранее подготовленным оружейным ремнем. Черт метко поддал по голове парня ногой, отчего тот потерял на несколько минут сознание, а когда пришел в себя, то обнаружил, что сидит, приваленный спиной к бетонной стене Саркофага. Руки варварски заломлены назад, так, что уже не ощущает суставов, ноги старательно спутаны. Все. Конец.
С него сдернули маску, и Шухов плавающим после удара в висок взглядом уловил наклонившееся к нему лицо. Черт.
— Где добыча?
— Какая добыча? — прохрипел еще ничего не понимавший Дима.
— Твой рюкзак с добычей, которую ты насобирал на «Ростке». И не надо отпираться, я прекрасно видел, как ты по той стоянке с ловушками бегал. А потом умудрился от меня удрать. В котельную ты вернулся уже без рюкзака, значит, где-то его спрятал. Где? Говори.
— Так значит это ты тогда по мне стрелял… — Шухов горько усмехнулся. — А я-то думал…
— Где рюкзак, козел??? — завопил подскочивший к пленнику Сапог и принялся жестоко избивать парня. У бывшего зэка от всего произошедшего за последние дни окончательно «поехала крыша», зациклившись на звериной жестокости и агрессии. Ему уже казалось, что все вокруг виноваты в его несчастной и загаженной до краев жизни, неудачах, потерях и поражениях. Особенно бесил, как корень всех зол, этот ушлый малолетка, нагребший несметного богатства и теперь отказывающийся делиться. Черт днем раньше рассказал Сапогу про свой план и потребовал помощи, за что обещал поровну разделить добычу. А исполнение желания в Саркофаге — как солидный довесок. Но в своей нахлынувшей истерике уголовник забыл обо всем, перед ним стояло только разбитое в кровь лицо Шухова и его безвольно мотающаяся на шее голова. Сапог уже не контролировал себя.
Наверное, он забил бы Диму до смерти, не вмешайся Черт и рубящим ударом в основание черепа не успокой Сапога. Зэк шатнулся, отскочил прочь и замер, глухо рыча из-под маски.
Дима сплюнул на землю тягучую от крови слюну и несколько осколков зубов. Нос оказался сломан, и из ноздрей надувались и тут же лопались алые пузыри. Один глаз медленно заплывал, второй с ненавистью уставился на наемника.
— Повторяю вопрос: где рюкзак? — Черт вытащил нож. — В твоих интересах сказать правду. Иначе я уже сам займусь тобой, и пощечины нашего нервного друга покажутся тебе сказкой. Говори.
Но Шухов собрал оставшиеся силы и, выгнувшись дугой, что было мочи поддал снизу вверх связанными ногами в пах наемнику. Того силой удара отбросило назад, наемник скорчился на земле, воя от
