как все это вывозить? Речь идет о нескольких железнодорожных эшелонах. Как это провести силами хотя бы одного авиаполка — я не представляю. Мне его никто и не даст даже в принципе. Затраты будут просто сумасшедшими и они многократно перекроют финансирование нашей базы на несколько лет вперед. Спасем оборудование, возможно, уже зараженное, облученное и неисправное. И что? А, простите, что вместо масла на хлеб потом будем мазать? Игра не стоит свеч.
Круглов, набычась, молчал.
— Считайте меня хоть кем, — продолжал Сахаров, необычайно многословный сегодня, — хоть реликтом постсоветских времен, хоть демагогом, хоть людоедом, но я и только я несу ответственность за всю эту кашу, которую мы все в целом и заварили. Виноватых искать я не буду, ибо поздно, да и бессмысленно. Надо просто срочно принимать решения и реализовывать их, успевая спасти то, что еще можно. Иначе потом будет просто поздно. Представьте хоть на минуту, что будет, если хотя бы часть аппаратуры Института попадет в руки не тем, кому следует? Будет катастрофа, и притом не только экологическая. Так что в этой ситуации проще вместе с водой выплеснуть и младенца.
Поднял руку Эдик. Академик кивнул ему.
— Какова все же вероятность, что там окажутся живые люди?
— Ничтожна, — пожевал губами академик. — Крайне ничтожна. Человеческий организм просто не способен вынести то, что творилось в рождающейся Зоне на момент первых, самых мощных Выбросов. Уцелели, да и то условно, лишь те, кто отсиделся в бункерах. А бедолаги, бывшие на тот момент сравнительно недалеко от ЧАЭС, как, например, Институт, вообще не могли пережить Взрыв. Времени просто не хватило, чтобы скрыться в убежище…
Люди в кабинете замолчали, не глядя друг на друга. Гробовая тишина повисла в воздухе.
Утро занималось сырое, туманное, серое, как душа бюрократа, и тяжкое, как крестьянское похмелье. Липкая отвратительная сырость сползала в открытую настежь форточку, оседала каплями воды на стекле окна, грязного, липкого, сто лет немытого и затянутого по углам паутиной. На столе гордо высилась батарея пустых пивных бутылок. В углу же возвышались «снаряды тяжелой артиллерии» — три емкости из-под зловонного сивушного портвейна «три семерки», в народе прозванного «три топора».
Засаленная пепельница ощетинилась грудой вдавленных в нее с непонятной яростью окурков. В глубокой миске, открыв от удивления над собственной судьбой, плавал ржавый селедочный труп с выгрызенным полукругом куском спины. Тут же примостился обрызанный с обеих сторон кусок краковской колбасы, половинка луковой головки и хлебная краюха, уже подсохшая. Вонь в кухне стояла своеобразная: смердело перегаром, кислятиной, потными носками и нижним бельем сомнительной свежести. В это амбре вплетался изящным акцентом аромат псины, рыбного рассола, тухлятины и сортирного фимиама. Временами в уборной сам собой начинал хлопотливо и беспокойно бормотать вечно сочащийся водой из неисправного бачка унитаз.
Под потолком светила и покачивалась от сквозняка засиженная до крапчатого состояния мухами лампочка, не выключенная еще со вчерашнего вечера. Обои под потолком, потемневшие до неразличимости первоначального цвета, кокетливо скрутились в трубочки.
Во всей однокомнатной квартире, убогой, бедной, донельзя запущенной, царило такое же, как и на кухне, оголтелое свинство. Чувствовалось, что хозяин не только не следит за своим жильем, но вообще появляется здесь редко, устраивает бедлам и покидает логово снова на неопределенный срок. Именно так оно и было. Квартира дичала так же, как и человек. Если здесь и жил некогда домовой, то он давно уж махнул на безобразие волосатой лапкой, собрал пожитки и сбежал восвояси.
На расшатанном и лишенном одной ноги (ее заменил кирпич) диване зашевелилась огромная нелепая куча тряпья. Заворочалась, закопошилась да и распалась на несколько ветхих одеял и старую тканевую куртку. Миру явилось небритая опухшая физиономия и всклокоченная шевелюра, стоящая дыбом. Мутные глаза бессмысленно озирали загаженную комнату.
Иван выпростал ноги из тряпья, почесал колено, сел на диване, запустил пальцы в растрепанные волосы и тихонько завыл. Ему хотелось умереть — прямо здесь, сейчас, быстро и безболезненно. Смерть казалась ему наиболее логичным прекращением страшных похмельных мучений. Ну сколько раз он зарекался себе: нельзя пить! Нельзя! Нельзя! Хоть бы кто нашлепал его тапком по носу, как паршивого нашкодившего кота! Иван невыносимо болел с похмелья, причем сам знал о мучительном пробуждении после пьянки. И каждый раз обязательно напивался снова после возвращения из Зоны.
Вчера ходок днем аккуратно, тайком пересек Периметр, причем буквально под носом у патрульного джипа войск контингента, миновал полосу отчуждения, умудрился не подорваться на минном поле и канул в небольшую лесополосу. Двумя часами позже он уже стоял на автобусной остановке и ждал автобус до Города. Тюк с обычной человеческой одеждой ждал его в условленном месте, в так называемом схроне, и туда вместо спортивной сумки с барахлом легло ружье, подаренный автомат, бинокль, радиометр и прочее снаряжение ходока.
Придя домой, Иван спрятал в надежный тайник две добытые в Зоне находки, наскоро умылся и, взяв тканевую авоську — побирушку, отправился в магазин. Затарился там портвейном (за неимением водки) и несколькими бутылками пива. Из пищи для насыщения греховной плоти набрал хлеба, колбасы, селедки и почему-то дешевых шоколадных конфет развесом.
Ивана во время передвижений по улицам неприятно поразило огромное количество солдат и военной техники, появившейся здесь за время пребывания ходока в Зоне. Армейский камуфляж пестрел буквально на каждом углу. На площади в центре городка торчало аж с десяток БТРов, а мимо дома, где жил Иван проползли две колесные БРДМки. В воздухе то и дело раздавался тяжкий лопот вертолетных винтов, в небе скользили хищные тени. Ходок с трудом давил в себе инстинкт упасть на землю и метнуться перекатом к ближайшей стене или дереву.
Откуда столько войск? И к чему это? Иван всей шкурой ощущал повисшее в воздухе ненормальное напряжение, как будто готовилось нечто грандиозное и, возможно, персонально для него опасное. Единственное, что подсказывала ему здравая логика — забиться куда подальше и не высовываться, хотя бы пока не решится вопрос: что именно затевается? Иван сказал неведомо кому «спасибо» за своевременный выход из Зоны. Если вояки так закопошились, то с них станется просто намертво блокировать весь Периметр, и это станет ловушкой для ходоков. Связываться с другими коллегами по опасному ремеслу Иван не рискнул. Кто знает, может быть, СБУ уже вовсю прослушивает все телефонные линии и каналы сотовой связи?
Людей в Городе было мало. Сразу после Второго Взрыва, когда Зона начала расширяться стахановскими темпами, никто не мог точно сказать: попадет городок в ее площадь или нет? Повезло — аномальная граница пролегла буквально в полутора — двух десятках километров от населенного пункта. Но напуганный народ уже сорвался с места, началась первая волна эвакуации, Город наполовину опустел. Потом понемногу сбежала еще часть населения, а те, кто остались, фактически сидели на чемоданах, готовые абсолютно ко всему.
Иван добрался до дома дворами и околотками, избегая попадаться на глаза военным и медленно, будто выискивающим кого-то милицейским патрульным машинам. Опытные глаза моментально вычислят в нем ходока, его тут же сцапают, добавят по зубам (для сговорчивости) и оттартают в ближайшее отделение милиции для выяснения личности. А там уже вцепятся по полной. Проходили, знаем. Так что надо отсидеться.
И Иван, уповая на Ее Величество Удачу, провел остаток дня и вечер дома взаперти. Изначально думал опорожнить пару стаканов портвейна, исключительно в целях выведения из организма радионуклидов, покрыть сверху пивком и засесть у телевизора с кружкой чая, но вышло иначе. День завершился пьяным свинством, загаженным столом, бредовыми видениями в одурманенной алкоголем голове, а утро отомстило похмельными болями, туманом за окном и отвратительным настроением. Вот поэтому Ивану совершенно не хотелось жить.
Но, увы, продолжить существование ему все же пришлось.
Иван заставил себя, хоть и далеко не сразу, оторвать зад от дивана. Немного постоял, с трудом пока, ориентируясь в пространстве. Его шатало, мир плавал перед глазами, будто комната находилась не в добротном кирпичном доме, а была каютой корабля, попавшего в шторм. Так и тянуло плюхнуться обратно, закопаться в тряпье и затихнуть, но Иван отчаянно боролся с дурнотой.
