То, что получил второй батальон, танками можно было назвать только условно: 33 отремонтированных БТ– 7, БТ–5 и даже БТ–2! Некоторым из этих «дедушек» было почти десять лет — глубокая старость для боевой машины. Орудия не пристреляны, мехводы не успели познакомиться с танками, узнать их характер, понять, что можно выжать из этих древностей. Если добавить сюда мотострелковый батальон, не имевший опыта боевых действий, недоукомплектованность орудиями — картина получалась, мягко говоря, невеселая. Правда, у него было почти сорок дней для того, чтобы сколотить бригаду, и это время полковник использовал по полной — даже шоферы грузовиков потренировались в совершении длинных маршей, перевозя урожай волжских колхозов на элеваторы. В общем, положа руку на сердце, нельзя сказать, что дела обстояли совсем уж паршиво. Хуже всего было странное предчувствие беды, витавшее в воздухе, особенно усилившееся в последние два дня. Катуков привык доверять своим ощущениям и знал, что на войне нет ничего страшнее неизвестности.

Они прибыли в Кубинку двадцать восьмого сентября и уже третий день дожидались приказа на выступление. Бригада входила в состав первого гвардейского корпуса, который еще не закончил выдвижение к линии фронта, фактически танкисты прибыли первыми, правда, задачи для них пока не было. Как всегда на новом месте возникли проблемы с довольствием, хорошо еще что сталинградские колхозники перед отбытием на фронт щедро снабдили бригаду продуктами.

— Михаил Ефимович, — в комнату вошел, расстегивая шинель, полковой комиссар Бойко, — черт, жарко у тебя, топишь как зимой… Так я что говорю: там подкрепление прибыло…

— Сколько? — коротко спросил полковник

— Два, — Бойко показал два пальца, — БТ–7 и Т–34. Я поговорил с командирами — народ вроде подходящий. Особенно этот, Петров — с первого дня воюет, за Украину — «Отвага», потом Красную Звезду получил, экипаж у него с медалями…

На улице, кстати, опять пасмурно, как бы дождя не было.

— Ну, нам такая погода только на руку. — Полковник встал из–за стола и снял с гвоздя кожаное командирское пальто: — Так ты полагаешь, я должен их поприветствовать лично?

— Я полагаю, ты должен свежим воздухом подышать, — ответил комиссар. — Здесь же накурено — хоть топор вешай.

Половину горницы занимал оперативный отдел бригады во главе с капитаном Никитиным, большая часть дыма шла как раз оттуда. Никитин был великолепным штабным работником и владел обстановкой как никто другой, полковник знал, что, поступи сейчас приказ идти на станцию грузиться, через минуту план движения будет у него на столе, и бригада организованно снимется, прибудет куда нужно, и матчасть будет на платформах точно в срок Ну а дым — а что дым? Люди работают. Застегнув пуговицы, он надел старую серую фуражку и вышел на крыльцо. Должны были дать двадцать танков, дали два — что тут такого, обычное дело.

На улице взгляд комбрига немедленно приковала «тридцатьчетверка» — с гладкой, без раковин, литой броней башни, гнутой из сорокапятимиллиметровой броневой плиты лобовой деталью. То была машина первых серий, восхитительно нетехнологичная, со слабой, капризной пушкой и одновременно невероятно красивая. До сих пор Михаил Ефимович имел дело только с танками Сталинградского завода, рядом с этими боевыми конями войны такая «ласточка» была словно породистая скаковая лошадь. Впрочем, наверняка двигатель у нее ревет так же, как и у остальных, гладкие траки скользят в грязи, а за двигателем и КПП нужен глаз да глаз. «Бэтэха» была обычная, с конической башней, потрепанная, конечно, но вроде бы на первый взгляд вполне себе ничего, впрочем, пока не дойдет до дела, ничего сказать определенно нельзя. Краем уха он слышал рев моторов подходивших машин, но Михаил Ефимович настолько привык к этому звуку, что не мог вспомнить, не было ли чего–нибудь неправильного в звуке работающих Двигателей. Ладно, потерпит, два танка — это, конечно, не батальон, но хоть что–то.

Пришла пора знакомиться с экипажами, и теперь внимание полковника было приковано к стоящим у машин танкистам. Экипаж БТ, в общем, выглядел вполне обычно — нормальные ребята, двое русских, третий, кажется, с Кавказа, иное дело — команда «тридцатьчетверки»… Во–первых, их было трое, а не четверо, но такое обстоятельство, судя по всему, объяснялось просто: радиостанции в машине не наблюдалось. Однако эта троица стоила того, чтобы на нее посмотреть! На правом фланге стоял командир — крепкий, чуть выше, чем нужно в танке, парень лет двадцати трех — двадцати пяти, старший лейтенант, судя по петлицам, видным в расстегнутом вороте комбинезона. «Петров», — решил про себя Михаил Ефимович. Полковнику понравилось невозмутимое, полное какого–то простого достоинства лицо танкиста, ранние, глубокие морщины в уголках глаз и у переносицы говорили о том, что этот командир повидал немало. Следующим в строю экипажа шел высокий, красивый, нагловатого вида сержант с необыкновенно хитрыми глазами. Он стоял по стойке «смирно», но, несмотря на безукоризненную осанку, до миллиметра точное положение рук и ног, казалось, что этот парень вот–вот заржет, причем объектом его насмешки может стать кто угодно, хоть сам комбриг. Первый октябрьский день был весьма прохладным, но сержант все равно стоял в одной гимнастерке, на которой тускло светил круг новенькой «Отваги». «Награду демонстрирует», — усмехнулся про себя Катуков. Третьим членом экипажа был совсем маленький узкоплечий танкист: мешковатый комбинезон перехвачен на талии чуть не вдвое обернутым поясом, явно великоватый танкошлем застегнут на последнюю дырку, чтобы не съезжал на глаза. Паренек казался подростком, но комбрига поразили его ладони: большие для такого щуплого тела, мозолистые, черные от намертво въевшегося масла и танковой грязи. Перед полковником стоял настоящий водитель, и Катуков кивнул сам себе, довольный этой проверкой.

Разумеется, командиру бригады вовсе не обязательно лично говорить с двумя экипажами, но Михаил Ефимович считал, что с него не убудет, а новички, которых приветствовал сам комбриг, будут чувствовать себя увереннее.

— Ну что же, — начал полковник, — поздравляю вас с прибытием в нашу четвертую танковую бригаду. Хотел бы сказать: «славную четвертую танковую бригаду», но в боях этим составом мы пока не участвовали, многие не воевали вовсе. У вас, я вижу, с боевым опытом все нормально — такие люди для меня особенно важны. Не сегодня–завтра мы выступаем на фронт, надеюсь не разочароваться в вас. Дел у нас будет по горло, обещаю.

Петров решил, что этот здоровый длиннолицый дядька ему нравится, он сурово хмурил кустистые брови, говорил жестко и в отца родного играть не собирался. Но чувствовалось, что, несмотря на дурное настроение, комбриг рад подкреплению, а строгий порядок в бригаде позволял надеяться, что и в бою полковник будет командовать правильно.

Распределение прошло быстро: БТ отправился на другую сторону деревни, где располагался 2–й батальон танкового полка под командой капитана Рафтопулло, «тридцатьчетверку» определили в первый батальон под начало капитана Гусева. Первый батальон имел на вооружении KB и Т–34, полученные на Сталинградском тракторном заводе, он был основной ударной силой бригады, так что назначение это казалось вполне естественным. Комбат–1 хмуро выслушал рапорт Петрова, просмотрел документы и вздохнул:

— Ну и где я вам роту возьму? И тем более батальон? На меньшее, небось, не согласитесь…

— Почему не соглашусь? — спокойно ответил бывший исполняющий обязанности командира батальона. — Я сюда воевать пришел, а не этим самым мериться, мне все равно, хотите — ставьте на взвод, нет взвода — так командиром танка побегаю, я сюда не за чинами пришел.

Это, конечно, было неправдой, как всякий нормальный командир, Петров весьма серьезно относился к своему послужному списку. Он был не из тех, кто любой ценой лезет наверх, но считал, что опыт и заслуги дают ему право на командование ротой. С другой стороны, старший лейтенант понимал, что бригада имеет сколоченный состав, и никто не станет снимать знакомого командира, чтобы заменить его чужаком. К тому же Петров помнил притчу, которую рассказал на одной из тревожных дневок бывший белогвардейский офицер Берестов: как–то раз молодые офицеры царской армии спросили у старого генерала Драгомирова (генерал, естественно, тоже был царский): «Прилично ли русскому офицеру иметь самолюбие?» Старый барбос Драгомиров глубокомысленно ответил: «Самолюбие, господа офицеры, оно — как хер. Не иметь его нельзя, но показывать — стыдно».

— Ну тогда в роту к Бурде пойдете, — кивнул капитан. — А уж он определит, в какой взвод.

Капитан посмотрел на старую «тридцатьчетверку» и покачал головой:

— Вы ее что, мелом драили, что ли? Ладно, свободны, на довольствие вас поставим.