монголы. Сначала я ничего не понял – каждый из заходящих в комнату людей вносил небольшой тяжелый мешочек, ставил его на пол и выходил из комнаты, уступая свое место следующему монголу. Между входящими и выходящими узкоглазыми ребятами я не видел никакой разницы, как между клонированными овечками. Через пять минут рядом с седлом возвышалась куча из кожаных мешков, каждый из которых был размером примерно с заварочный чайник. Когда процедура вноса мешочков закончилась, мы с Едигем посмотрели друг другу в глаза. Мой взгляд выражал абсолютное недоумение, а взгляд монгола был полон гордости от отлично выполненной работы. Мне эта сцена больше всего напомнила древнюю легенду о камнях и Чингисхане, только роль булыжников сейчас играли кожаные мешочки, а Едигей в отличии от Тимучина радостно лыбился и с этими аксессуарами разговаривать не желал.
– И что это? – первым нарушил молчание я.
– Где? – удивился Едигей.
– Только что – что это было? – начал закипать я, то ли от собственной глупости, то ли от сюрреализма создавшейся ситуации.
– Где? – еще сильнее удивился монгол, и почему-то начал оглядываться.
– Вот это – что! – не выдержав, почти проорал я, показывая пальцами на гору из мешков, которая была выше огромного драконьего седла.
– А! – моментально успокоился Едигей, и гордо произнес: – Это сто тысяч еврази!
– Ты наличными притащил всю сумму, да еще железной мелочью что ли? – удивленно прошептал я.
– Почему железной, – обиделся монгол. – Железки ржавеют быстро, только медь!
Руководство, бухгалтерия и я дружно раскрыли рты и синхронно переводили ошарашенные взгляды с гордого монгола на кучу кожаных кошельков, далее на седло, а затем снова на монгольского детектива, и с каждым новым кругом глаза у присутствующих ветеранов офисной жизни раскрывались все шире и шире.
– Как же это пересчитывать… – убитым голосом нарушил молчание Дмитрий.
– Зачем считать, – оскорбился Едигей. – Тут все точно!
Следующие пять минут мы с монголом напирали на представителей официального московского предпринимательства, взирая к совести, чести и достоинству, как их, так и всего монгольского народа. Я, правда, больше напирал на то, что пересчет мелочи займет пару дней, и я точно столько времени находиться здесь не намерен. В конце концов, нашелся выход – решили обратиться в банк и сдать этот медный ужас в кассу. Сразу мысль об этом никому в голову не пришла по причине нестандартности ситуации – все привыкли из кассы брать наличность, а не сдавать ее туда. При обращении к сбербанковскому телепорт-банкомату, которым в обязательном порядке были оборудованы все офисы, возникла дополнительная трудность – аппарат отказался принимать наличность без вбивания номера договора. Ситуация тоже оказалась решаемой – тут же начали составлять договор между детективным агентством Едигея и конторой, где главою числился Александр. И вот тут произошла история, которая в тот раз ненадолго выбила нас всех из колеи предпринимательства, а потом прочно и навсегда вошла в нашу жизнь.
Сначала Саня прочитал бумаги Едигея, сел на стул и заплакал. Из его ослабевших рук договор, как переходящую эстафетную палочку, взял Дима пристроился на своей табуретке, прочитал первые строки и завыл, как раненный гиппопотам. Следующим в этой череде жертв (не иначе дело рук седла) был я. Прочитав шапку договора, я, хоть и готовый почти ко всему, исходящему от моего монгольского товарища, поперхнулся и круглыми от удивления глазами уставился на доброжелательно улыбающегося детектива.
– Раньше же было слово 'Изворотливый', – умудрился выдавить я.
– Вчера вечером перерегистрировал! – гордо сказал Едигей.
– И зачем? – продолжал недоумевать я.
– Не нравилось тут никому название, и сокращать нельзя, как вы любите. Все поменять и начать с чистого листа – давно назрело решение, – после этой витиеватой фразы я с уважением посмотрел на монгола, он подбоченился и гордо сказал: – Я и подумал, что мы здесь первые, но надеюсь не последние монгольские детективы! Потом я долго сидел со словарем синонимов, и нашел правильное слово…
– Якорный Батор, – в этот момент с восхищением произнес Александр, почему-то сделав ударение в слове 'батор' на букву 'О', и в его устах это выглядело так, как будто он грязно выругался.
– Не батОр, а бАтор, – привычно поправил я Саню, потом повернулся к Едигею и сказал: – Вот только сокращать название вашего агентства по-прежнему не стоит.
– Почему? – обиженно удивился Едигей.
– Не стоит и все, – не стал я вступать в полемику, не удержался, отвернулся и тоже вполголоса выругался: – Якорный батОр…
Дальнейшая работа просто закипела. С шутками, прибаутками, под постоянное 'якорнобаторинье' договор был мгновенно составлен и подписан. Вслед за этим с не меньшим энтузиазмом мешки с деньгами были распотрошены, и их содержимое с мелодичным звоном утекло в бездонные недра сбербанковского телепорт-банкомата. Когда, с электронным треском, аппарат нам выдал чек, показывающий что содержимое счета пополнилось на соответствующую сумму, мы торжественно вручили седло светящемуся как лампочка Едигею. Монгол нас искренне поблагодарил, мы его объякорнобаторили на прощание, и седло, вместе с Едигеем, навсегда покинуло офис, где оно очень недолго было главным (можно даже сказать – якорным) предметом обстановки.
После такого события работать, естественно, никто больше не захотел, тем более что как раз очень удачненько наступил обеденный перерыв, который плавно перетек в праздничный ранний ужин. Далее это мероприятие переросло в шумный поздний банкет, импровизированно собранный в ближайшем ресторанчике и посвященный удачному завершению дела. Тосты в честь великолепного монгольского седла и полузабытого зулусского барона плавно перемешивались с всеобщим 'якорнобаториньем' за столом. Немного позднее ребята благополучно надрались, и мне удалось смыться с мероприятия никем не замеченным. Об этом мало того, что никто не догадался – впоследствии даже никто и не вспомнил, был ли я там вообще.
Выпитая водка шумела в голове, поэтому я решил заняться самым отрезвляющим занятием – погонять на своем болиде. Раньше, говорят, несуществующие нынче работники странной службы с непроизносимым названием ГИБДД не давали людям ездить, если в их крови содержание алкоголя было выше нормы. Зачем – непонятно, ведь если человек пьян – то он и ездит из рук вон плохо! Соответственно чаще врезается, ломает свой болид, теряет деньги, все над ним и так смеются. Не иначе ГИБДД – это была какая-то психологическая служба, заботящаяся о душевном здоровье горожан. Как-нибудь вроде: Городской Институт Безболезненного Душевного Достоинства, или что-то вроде того. И вообще – раньше люди были гораздо человечнее. Цивилизация делает всех черствыми, не замечающими никого и ничего вокруг, если это не какое-нибудь новое развлечение.
Как и следовало предполагать, в таком состоянии ездил я ужасно плохо. Недалеко от офиса не вписался в поворот на скорости почти триста километров в час, разбил машину и вылетел за пределы Третьего Транспортного Кольца в коконе силовых полей, после чего застрял на высоте четвертого этажа врезавшись в высоковольтную вышку. Несмотря на поздний вечер, а может и благодаря ему, собралась толпа зевак и я тихо краснел под ехидными замечаниями москвичей и гостей столицы, дожидаясь прибытия спасателей. Прибывшие вскоре работники муниципальных служб сняли меня со всеобщего обозрения, разбитую машину убрали (не жалко, модель была староватая) и, вволю посмеявшись над незадачливым гонщиком, отпустили домой, порекомендовав напоследок чаще ездить пьяным и больше смешить народ.
Добравшись до дома, залез в регенерационное кресло. Оказался в абсолютном порядке – даже не поцарапался нигде. Пробормотав в расстроенных чувствах:
– Вот ведь якорный батор… – упал на кровать и уснул
