ограничения и даже прямого сокращения. Несмотря на сравнительно высокие в начале 20 в. темпы промышленного роста, берёт верх тенденция к закреплению и усилению общей экономической отсталости страны уже не только на «чисто» крепостнической, но и на смешанной крепостническо-монополистической основе. Конкретно это обусловливалось также: непосредственным сращиванием финансового капитала с латифундиальной системой (к 1914 из более чем 40 млн. десятин земель, заложенных помещиками в банках, половина приходилась на долю частных банков); широкими масштабами личной унии дворянских и сановно- бюрократических верхов с крупным капиталом; специфической ролью помещичье-буржуазного предпринимательства, которое, с одной стороны, вело к расширению собственного хозяйства помещиков, ускоряло процесс капитализации сельского хозяйства и даже развитие монополий (сахарная промышленность), а с другой — открывало дополнительные возможности для интенсификации отработок и кабальной эксплуатации крестьянина-арендатора. Принципиально сходными были последствия проникновения И. в колониальные области Российской империи (Закавказье, Средняя Азия): лишь в небольшой степени способствуя развитию там производительных сил (добыча минерального сырья) и росту раннекапиталистических отношений, оно вело главным образом к усилению докапиталистических форм гнёта и неэквивалентного обмена. В результате всех этих процессов, протекавших в условиях революционного подъёма в России, сложился сначала консервативный, а затем агрессивно-контрреволюционный тип полубуржуазного помещика и капиталиста, связанного с казной. Наиболее ярко этот тип был представлен
Развитие российского И., имевшее внутренним источником экономические и социальные перемены в пореформенной России, являлось вместе с тем составной частью всемирного процесса. Переход к монополии был ускорен приливом иностранного капитала в ведущие отрасли промышленности (главным образом горнодобывающую, металлургию Юга и др.). В дальнейшем российский капитализм оказался неспособным «переварить» иностранные инвестиции, как это имело место в США, но роль международного капитала в России и не была тождественна его роли в полуколониальных странах. В России он ориентировался преимущественно на внутренний рынок — государственный и частный, — добиваясь не столько особых преимуществ, сколько доступа к привилегиям верхушки российского капитала. Лишь в немногих отраслях промышленности (химической, электротехнической) создавались дочерние предприятия иностранных фирм и монополий. В большинстве же случаев иностранный капитал действовал под «русской» вывеской. После 1905 главным каналом его проникновения стали петербургские акционерные банки, как правило, сотрудничавшие сразу с несколькими группировками иностранного капитала и проводившие, особенно в предвоенные годы, самостоятельную промышленную политику. Соответственно изменялась роль иностранного капитала, хотя его удельный вес оставался более или менее стабильным. Для 1914 доля иностранного капитала определялась в 1,96 млрд. руб., что составляло свыше 1/3 всего акционерного капитала в России. В конечном счёте весь иностранный капитал функционировал как часть собственно российской капиталистической и империалистической системы, притом как одна из наиболее влиятельных экономически и вместе с тем политически наиболее реакционных фракций крупной буржуазии России. Война внесла ряд новых моментов, не менявших, однако, этого общего вывода; был оттеснён германский капитал и значительно возросла роль крупного русского капитала, но одновременно создались предпосылки для возобновления в будущем экспансии антантовского и американского капитала, что было связано с резким экономическим ослаблением России и катастрофическим ростом внешнего государственного долга.
Роль иностранных займов весьма существенна в эволюции российского И. Уже в конце 19 в. царская Россия задолжала 4 млрд. руб., к 1913 внешний долг возрос до 5,4—5,6 млрд. руб. (по разным оценкам). Бо'льшая часть долга (80% в 1900 и 65% в 1914) происходила от ж.-д. займов, которые были прямо или прикрыто государственными. Производительное назначение этих займов являлось в значительной мере условным и не только потому, что казённые железные дороги (2/3 всей ж.-д. сети) до последних предвоенных лет оставались убыточными, но и в более широком смысле: интенсивный толчок, который ж.-д. строительство дало всей экономике, перевешивался специфически крепостнической недоразвитостью производительных сил, а задолженность, доставшаяся в наследство от пореформенного времени, не могла быть сокращена, несмотря на колоссальный рост налогов, из-за хищнической траты финансовых ресурсов на реакционную внутреннюю политику и военные авантюры правительства в начале 20 в. Уплаты по старым займам требовали фактически новых займов. Платёжный баланс оставался отрицательным даже при активном торговом балансе (1911—13). Займы 1906 и 1909 придали внешнему долгу открыто политический характер как орудия сохранения абсолютизма и борьбы с революцией.
На этом фоне происходили изменения в отношениях России с кредиторами: необходимость идти на уступки в экономических, а затем и в военно- дипломатических отношениях (эволюция франко-русского союза). Вместе с тем царизм до конца сохранял собственные империалистические цели, особенно в Азии, добавив к традиционным новые средства их достижения (ж.-д. концессии и банки при решающем участии в них царского правительства). Экономическое усиление буржуазии, провозгласившей после 1905 лозунг «Великой России», в свою очередь, давало импульс военно-феодальному И. Известное равновесие между этими двумя тенденциями — падением международного престижа России и ростом российского экспансионизма — резко нарушилось в результате военных поражений 1915 и 1917, хозяйственной разрухи, увеличения внешнего долга за годы войны ещё на 7,2 млрд. руб., в том числе на 2 млрд. за несколько месяцев хозяйничанья буржуазного Временного правительства. К октябрю 1917 необходимость свержения российского И. стала настолько острой, что иным путём предотвратить общенациональную катастрофу было невозможно.
Самым важным результатом развития И. в России были глубокие изменения в социально-классовой структуре общества и освободительной борьбе: рост численности и особенно общественного веса промышленного пролетариата, само размещение которого способствовало консолидации его во всероссийскую интернационалистскую силу; назревание конфликта пролетарских и полупролетарских слоев деревни с крестьянской буржуазией в условиях, когда решение главного для всего крестьянства вопроса о земле становилось всё более зависимым от революционного вторжения в крупнокапиталистическую собственность; сближение антиколониальной и антифеодальной борьбы в азиатских районах империи с решением общероссийской проблемы освобождения производительных сил от крепостничества, уже неотделимого от реакционного капитала, действующего в монополистической оболочке. Возрастание, с одной стороны, материальных элементов для обобществления крупного производства и контроля над мелкобуржуазной экономикой, а с другой — быстрое созревание класса-гегемона, способного опереться на «последнее слово» мирового экономического и технического развития, делало возможным и необходимым соединение унаследованных от прошлого буржуазно-демократических задач с новыми, социалистическими задачами в едином процессе революционного развития. Реализовав эту возможность, теоретически ещё раньше открытую В. И. Лениным, Октябрь 1917 начал новую эпоху истории.
