подставку как зеницу ока. Ладно, как-нибудь в другой раз.
– А теперь, когда незаладившихся отношений нет, поскольку ты их разорвала, тебе хочется снова их наладить.
– Да. Это, конечно, не слишком романтично, но романтика потом так или иначе приложится. Мне нужно быть вместе с кем-нибудь, причем с кем-нибудь, кого я знаю и с кем могу поладить, а ты дал понять, что не возражал бы против моего возвращения, так что…
И представляете? Я вдруг запаниковал, мне стало не по себе, захотелось украсить стенку своей комнаты логотипами музыкальных компаний и спать с американскими музыкантшами. Я взял Лору за руку и поцеловал ее в щеку.
Дома нас, понятно, зрелище ожидает пренеприятное: миссис Лайдон в слезах, Джо злится, немногие оставшиеся еще гости молча пялятся в свои стаканы. Лора уводит мать на кухню и плотно закрывает дверь, а я остаюсь в гостиной с Джо и стою, пожимая плечами, покачивая головой, вскидывая брови, переминаясь с ноги на ногу, то есть изо всех сил изображая, как я, несчастный, смущен, как всем сочувствую и насколько не одобряю наш с Лорой поступок. У меня уже ноют брови, голова едва не слетает с шарниров, я успеваю прошагать на месте добрую милю, когда взволнованная Лора появляется из кухни и хватает меня за руку.
– Мы едем домой, – говорит она, и вот так наши с ней отношения входят в прежнее русло.
27
Пять разговоров:
1. (На третий день, в индийском ресторане, Лора платит.)
– Да, так ты и поступил. На что угодно спорю, через пять минут после моего ухода ты уселся с
Я отворачиваюсь, чтобы она не видела моей улыбки, но это не помогает.
– Боже, неужто угадала? Невероятно. А потом… сейчас, подожди… – Она прикладывает пальцы к вискам, словно бы сосредоточенно улавливая приходящие извне образы. – А потом ты подумал: «Да ну, на ней свет клином не сошелся, и вообще давно хотелось чего-нибудь новенького», – после чего включил систему, и твой жалкий мирок обрел гармонию.
– А дальше что было?
– Ты пошел на работу и Дику с Барри ничего не сказал, и все было замечательно, пока Лиз не выпустила джинна из бутылки, и тогда ты начал подумывать о самоубийстве.
«А потом я кое с кем переспал».
Она меня не слышит.
«Пока ты ковырялась со своим вонючим Рэем, я трахал американскую певицу, похожую на Сьюзан Дей из „Полиции Лос-Анджелеса“».
Она по-прежнему не слышит – как ни в чем не бывало отламывает кусочек чечевичной лепешки и макает в чатни.
«И я с ней не оплошал. Все было как надо. Даже вполне себе ничего».
Никакой реакции. Наверно, стоит попробовать еще разок – на сей раз вслух, гортанью и языком, а не мозговыми извилинами.
– Прямо будто кто-то тебе все рассказал.
Она пожимает плечами, улыбается и состраивает самодовольную гримасу.
2. (На седьмой день, в постели, после.)
– На самом деле ты не хочешь, чтобы я рассказывала.
– Почему?
– Потому что зачем? Я могла бы в подробностях рассказать про каждый раз, а этих разов было немало, и ты был бы страшно уязвлен, но все равно ни черта бы не понял.
– Плевать. Я хочу знать.
– Что ты хочешь знать?
– На что это было похоже.
– На секс. На что же еще? – цедит она недовольно.
Уже этим ответом я страшно уязвлен. Я надеялся, что это и близко не будет похоже на секс. Я надеялся, что это будет похоже на что-то гораздо более скучное и безрадостное.
– На хороший секс или на плохой?
– А какая разница между тем и тем?
– Сама знаешь какая.
– Я, кстати, никогда не спрашивала тебя, насколько успешно ты проводишь время на стороне.
– Нет, спрашивала. Я помню. «Хорошо провел время, дорогой?»
– Это риторический вопрос. Послушай, у нас с тобой все нормально. Мы только что вместе хорошо провели время. Давай сменим тему.
– Ладно, уговорила. Но это, что мы вместе, хорошо… это было лучше, так же хорошо или хуже, чем то хорошо, которое бывало у тебя еще пару недель назад?
Она молчит.
– Ладно тебе, Лора. Скажи хоть что-нибудь. Можешь даже соврать. Мне полегчает, и я перестану приставать к тебе со своими вопросами.
– Я собиралась соврать, но теперь не могу, потому что ты поймешь, что я вру.
– Зачем ты собиралась врать?
– Чтобы тебе полегчало.
Так и складывается наш разговор. Я хочу знать (и не говорите мне, что не хочу) про множественные оргазмы, и про десять раз за ночь, и про то, как она брала в рот, и про позы, о которых я и слыхом не слыхивал, но мне недостает смелости спросить, а по собственной инициативе она ни за что ничего не расскажет. Я знаю, что они занимались этим, и с меня достаточно; остается надеяться, что она попытается смягчить удар. Я хочу, чтобы она рассказала, как это было уныло, как ужасающе однообразно, как она лежала и воображала себе, что с ней – Роб, как в квартире у Иена она получала не больше кайфа, чем Мег Райан – в кафе.[96] Ну и что, я хочу слишком многого?
Она приподнимается на локте и целует меня в грудь.
– Слушай, Роб. Что было, то было. И даже очень хорошо, что это произошло: ведь тогда мы с тобой двигались в никуда, а теперь нам вроде есть куда двигаться. И если бы потрясный секс значил так много, как тебе кажется, и если бы такой секс у меня с ним был, мы бы сейчас тут не лежали. Все, я закрываю тему. Понял?
– Понял.
В принципе бывает, эту тему закрывают не столь миролюбиво, но Лора никогда не перегибает палку.
– Только вот был бы у тебя такой же длинный пенис…
Если судить по громкости и продолжительности последующего фырканья, хрюканья, хохота и гогота, это самая уморительная шутка за всю Лорину жизнь, и даже больше – самая уморительная шутка за всю историю человечества. Я воспринимаю ее в качестве образчика пресловутого феминистского юмора. Видимо, надо смеяться.
