вдохновляет. Откуда мне знать, когда умрет она? А вдруг, как говорится, ее завтра переедет автобус. Что, бежать бросаться под автобус прямо сегодня? В крематории у Джэнет Лайдон было такое лицо… И откуда в ней столько мужества? Ну и что, а теперь ей куда себя девать? По мне, так разумнее всю жизнь метаться от юбки к юбке, а потом, когда больше уже не сможешь этого делать, жить в одиночестве и в одиночестве же умереть. А что тут такого ужасного – по сравнению с другими возможными вариантами? Бывали ночи, когда Лора спала, а я прижимался к ней сзади и всего меня переполнял чудовищный безымянный страх. Сейчас я хотя бы знаю, как он зовется: имя ему Брайан. Ха-ха, шутка. Ну да дело не в имени, а в том, что я понимал, откуда этот страх берется, а еще понимал, почему мне хочется спать с Рози, с той, что с угарными синхронными оргазмами. И думайте себе на здоровье, что это я так неуклюже выгораживаю себя. Он спит с другими женщинами, движимый страхом смерти! – извините, что поделаешь, но это правда.
Прижимаясь ночью к Лоре, я боялся, потому что не хотел терять ее, а мы в конце концов всегда их теряем, или они теряют нас. Я предпочитаю не рисковать. Зачем мне это – лет эдак через десять или двадцать прийти с работы домой и застать там бледную перепутанную женщину, которая сообщит, что у нее кровавый понос? «Мне тебя очень жаль, дорогая, но это бывает…» – и мы с ней отправимся к врачу, и врач скажет, что операция уже не поможет, и тогда… Да у меня просто духу не хватит вынести все это. Я тут же сбегу и поселюсь в другом городе под вымышленной фамилией, а когда Лора будет укладываться в больницу, чтобы там умереть, и ее спросят: «Разве ваш друг не придет вас навестить?» – она ответит: «Нет, он бросил меня, как только узнал про рак». Боже ты мой! «У тебя рак? Извини, но ты как-нибудь без меня. Я этих дел не люблю». Лучше ведь не ставить себя в такое положение.
Ну и что мне, скажите, остается? Логичнее всего – впредь тщательно взвешивать шансы. Сейчас мне тридцать шесть, да? Давайте исходить из того, что угроза подхватить самые смертельные болезни – рак, нелады с сердцем и так далее – появляется после пятидесяти. Конечно, мне может не повезти и я загнусь раньше, но тем не менее вероятность всякой гадости со здоровьем сильно возрастает, начиная с шестого десятка. Для надежности в пятьдесят-то и надо остановиться. То есть по подруге каждые два года ближайшие четырнадцать лет, а потом все, кранты, завязывать с этим делом. А что, толково. Сумею ли я все это объяснить той последней, с которой у меня будет роман? Почему нет? Так оно, наверно, и честнее выйдет. И в любом случае спокойнее, чем обычно при разрыве отношений. «Жить тебе недолго, так что нет особого смысла и дальше оставаться вместе, ты не находишь?» Считается нормальным, если люди, когда один из них эмигрирует или же возвращается к себе на родину, разрывают отношения, согласившись, что обоим любовь в разлуке принесет только лишнюю боль. А чем смерть хуже? Разлука по причине смерти будет, пожалуй, погорше разлуки по причине эмиграции. Ведь эмигрировать можно и вместе. Всегда можно сказать себе: «А чё мне – брошу все и стану техасским ковбоем (вариант: сборщиком индийского чая)». Но если она умерла, такого уже не скажешь, правда? Разве что пойти по стопам Ромео, и тут, коли поразмыслить…
– Я думала, ты в этой клумбе до вечера проваляешься.
– А? Да не, ха-ха. Нет. Хм-м.
Напускная беспечность – не худший способ попытаться сохранить лицо в подобного рода ситуации. Впрочем, когда лежишь в чужой клумбе, прячась от бывшей подруги в день похорон – кремации! – ее отца, такую ситуацию не отнесешь ни к одной из известных разновидностей ситуаций, эта ситуация уникальная, она – что-то отдельное.
– Ты весь промок.
– Мм-м.
– Да к тому же идиот.
Будут еще поводы скрестить шпаги. Что толку скрещивать их сейчас, когда я настолько уязвим.
– Я понимаю, почему ты так говоришь. И прошу прощения. Правда. Я совсем не хотел… Поэтому я и ушел, потому что… Я не хотел там шуметь, а когда… Послушай, Лора, я спал с Рози и все этим испортил только из страха, что ты умрешь. Я боялся твоей смерти. Или чего-то из той же серии. Конечно, это звучит… – Тут мой запал иссякает, и я смотрю на нее, широко открыв рот.
– Да, я умру. В этом смысле мало что изменилось.
– Да-да, я это все понимаю и никакого другого ответа от тебя не ожидал. Я просто хотел, чтобы ты знала. Только и всего.
– Большое спасибо. Очень тебе благодарна.
Заводить машину она не собирается.
– Я не могу отплатить тебе той же монетой.
– То есть?
– Я спала с Рэем не потому, что боялась твоей смерти. Я спала с Рэем потому, что ты меня достал и мне захотелось от тебя отдохнуть.
– Да-да, конечно, понимаю. Ладно, Лора, не буду больше отнимать у тебя время. Возвращайся домой, а я подожду автобуса.
– Я не хочу домой. Я тоже всех послала.
– Да? Правильно. Здорово. В смысле, не здорово, ну ты сама знаешь.
Снова пошел дождь, и она включила «дворники», так что нам хоть что-то стало видно в окно.
– Кто тебя обидел?
– Никто. Просто я кажусь себе еще слишком маленькой. Мне нужно, чтобы после папиной смерти за мной кто-нибудь присматривал, а там нет никого, кто бы мог это делать, поэтому, когда Лиз сказала, что ты исчез, я воспользовалась предлогом и тоже ушла.
– У нас много общего, да?
– А тебя кто обидел?
– Никто. Вернее, Лиз. Она… – Мне не приходит в голову подходящего взрослого выражения, и я использую первое попавшееся: – Она дразнилась.
Лора фыркает:
– Она дразнилась, а ты теперь на нее ябедничаешь.
– Вот именно.
Лора невесело усмехается:
– Ну и чего удивляться, что у всех у нас все шиворот-навыворот. Мы как Том Хэнке в «Большом».[95] Маленькие мальчики и девочки, запертые во взрослых телах и вынужденные как-то с этим жить. А в реальности это тяжелее, чем в кино, правда? В ней ведь еще все это. – Она показывает вперед на футбольное поле, остановку, мужчину, прогуливающего собаку, но я понимаю, о чем она. – Роб, я хочу тебе кое-что сказать. Побег с похорон – самый дурной поступок в моей жизни, и в то же время самый восхитительный.
– Ты же, собственно, не с похорон сбежала. Ты сбежала с поминок. Разница есть.
– Но мама и Джо… они мне этого никогда не простят. Впрочем, мне все равно. Я столько думала о нем, столько о нем говорила, а потом к нам в дом понабилась куча людей, которые хотят одного – дать мне возможность еще немного о нем подумать и поговорить, а мне хотелось кричать в голос.
– Он бы понял.
– Думаешь? А я… я бы, наверно, не поняла. Мне бы хотелось, чтобы все оставались до конца. Хоть это они ради меня могли бы сделать.
– Твой отец был добрее.
– Да, разве нет?
– Раз в пять или шесть добрее тебя.
– Не искушай судьбу.
– Прости.
Мы наблюдаем, как мужчина пытается прикурить, не выпуская из рук поводок, газету и зонтик. Это невозможно, но он не сдается.
– Когда домой собираешься?
– Не знаю. Когда-нибудь. Попозже. Слушай, Роб, ты со мной не переспишь?
– Чего?
– Мне, кажется, необходимо потрахаться. Я хочу почувствовать хоть что-нибудь, кроме горя и вины.
