– Да-да, иду.
– Лиз тебя подкинет. Она знает, когда и куда.
– Отлично. Ну а ты-то сама как?
– Роб, у меня сейчас нет времени на болтовню. Еще много всего надо сделать.
– Тогда ладно. До пятницы.
Я кладу трубку прежде, чем она успевает что-нибудь еще сказать, – чтобы продемонстрировать, как я уязвлен, а потом порываюсь перезвонить и извиниться, но вовремя понимаю, что этого делать не надо.
Вечно так: если перестал с кем-то спать, правильного подхода к этому человеку уже не найти. С какой стороны ни пробуй.
В поп-музыке нет песен про смерть – хороших, во всяком случае. Поэтому, наверно, я и люблю поп- музыку, а классическую нахожу несколько мрачноватой. У Элтона Джона, правда, есть инструментальная вещь «Song For Guy»,[83] но это так себе, фортепьянная дешевка, которая где-нибудь в здании аэропорта прозвучит не хуже, чем на похоронах.
– Так, давайте, ребята, – первая пятерка песен про смерть.
– Великолепно, – говорит Барри. – Сборник памяти Лориного папаши. Для начала «Leader Of The Pack».[84] Там парень насмерть разбивается на мотоцикле. Потом «Dead Man's Curve»[85]«Джен энд Дин», «Terry» – это «Твинкл». А еще… мм-м… у Бобби Голдсборо, ну вы знаете, «And Honey, I Miss You»[86] – Он поет эту вещь, фальшивя даже сильнее, чем обычно, и Дик смеется. – А что скажете про «Tell Laura I Love Her»?[87] Все ж просто с ног попадают.
Здорово, что Лора далеко и не видит, как нас позабавила смерть ее отца.
– Я имел в виду серьезные песни. Так, чтобы уважение к покойному было.
– Ты чего, на эти похороны диджеем подрядился? Да-а, работенка – не позавидуешь. Ну и все-таки в качестве медляка Бобби Голдсборо вполне сойдет. Типа, когда народу захочется перевести дыхание. И Лорина мать подпеть сможет. – Он снова запевает «And Honey, I Miss You», так же фальшиво, только фальцетом, чтобы все поняли – поет женщина.
– Шел бы ты, Барри…
– А я уже решил, какая музыка должна звучать на моих похоронах: «One Step Beyond»[88]«Мэднесс» и «You Can't Always Get What You Want»,[89] – говорит Дик.
– Только потому, что эта вещь из «Большого разочарования».
– Я не смотрел «Большое разочарование».
– Врешь. Ты смотрел его на сдвоенном сеансе Лоуренса Кэздана, вместе с «Жаром тела».[90]
– Ах да. Но я, честно, совсем об этом забыл. Ты не думай, что я свистнул идею.
– Я и не думаю.
И так далее.
Чуть позже я пытаюсь возобновить разговор.
– «Abraham, Martin and John», – говорит Дик. – По-моему, хорошая вещь.
– А как звали Лориного отца?
– Кен.
– «Abraham, Martin, John and Ken». Не-а, не звучит.
– Козел.
– Может, «Блэк Саббат»? «Нирвана»? У них много про мертвяков.
Вот так мы в «Чемпионшип винил» оплакиваем кончину Кена.
Я знаю, какие вещи хотел бы заказать для своих похорон, но никому пока не рисковал об этом говорить – не ровен час, расскажешь, и помрет человек со смеху. Вот они: «One Love»[91] Боба Марли, «Many Rivers To Cross»[92] Джимми Клиффа и «Angel»[93] Ареты Франклин. А еще я всегда мечтал, чтобы некое прекрасное и заплаканное существо настояло на исполнении «You’re The Best Thing That Ever Happened To Me»[94] Глэдис Найт, но только все не мог придумать, кто будет этим существом. В конце концов, похороны мои, и я имею полное право ни в чем себе не отказывать, в том числе и в сентиментальных проявлениях. Это, однако, не отменяет сделанного Барри наблюдения – пусть он даже и не подозревает, что сделал такое наблюдение: у нас в магазине добрых семь тысяч миллионов часов музыки, но среди этих часов едва ли найдется хотя бы минутный фрагмент, который передавал бы то, что сейчас чувствует Лора.
У меня есть один костюм, темно-серый, последний раз я надевал его года три назад на свадьбу приятелей. Сидит он не ахти, местами заметно топорщится, но выбирать не из чего. Я глажу белую рубашку, нахожу галстук – чтоб не кожаный и без вышитых саксофонов – и жду, когда за мной заедет Лиз. Формальное соболезнование мне выразить нечем – открытки из газетного ларька абсолютно не катят: похоже, они созданы только для того, чтобы их посылали друг другу на день рождения члены семейки Аддамс. Как ни жаль, но прежде мне не доводилось бывать на похоронах. Один мой дед умер еще до моего рождения, другой – когда я был совсем маленьким; обе бабки до сих пор живы, если в применении к ним это слово уместно. Одна обитает дома сама по себе, вторая – у тетушки Эйлин, сестры моего отца. Когда они наконец помрут, это вряд ли станет для меня таким уж потрясением. Знаете, как говорят: жаль, конечно, но что поделаешь, совсем старенькая была. И хотя у меня есть знакомые, у которых умирали знакомые – один Лорин соученик по колледжу, голубой, загнулся от СПИДа, приятель моего приятеля Пола разбился на мотоцикле, а еще куча, у кого умерли родители, – как-то мне всегда удавалось оставаться от всего этого в стороне. Теперь же я понимаю: до конца жизни я только и буду делать, что кого-нибудь хоронить. Две бабки, мать с отцом, тетушки и дядюшки, а потом – если, конечно, я не стану первым – и уйма народу моего возраста; этих, может, и не придется слишком долго ждать, ведь как минимум двое моих сверстников явно сыграют в ящик раньше положенного им срока. Задумавшись об этом, я почувствовал тяжесть на душе, словно был уже окончательно обречен ближайшие сорок лет присутствовать на трех, а то и на четырех похоронах еженедельно и не иметь ни времени, ни желания заняться чем-то еще. Разве можно это пережить? И каждый ли раз обязательно идти? Что будет, если откажешься под тем предлогом, что, мол, похороны – уж больно это мрачно? («Я тебе, Лора, очень сочувствую, и все такое, но только, знаешь ли, как-то мне не в кайф».) Думаю, мне невыносимо будет становиться старше. Во мне даже зарождается смешанное с завистью восхищение перед родителями, которые побывали на бог весть скольких похоронах и ни разу на это не жаловались. Мне, во всяком случае. Может, все дело в бедности воображения – они просто не вполне понимают, какая гнетущая штука эти похороны.
Если честно, иду я туда только потому, что у меня есть на то свой расчет. Существует ли вероятность заново сойтись с бывшей подругой на похоронах ее отца? Не сказал бы. Но мало ли что случается.
– То есть священник говорит всякие хорошие слова, а потом что, мы все выходим на воздух и его закапывают?
Лиз меня ошарашивает:
– Его кремируют.
– Шутишь.
– Совсем я не шучу, дурак.
– Кремируют? Господи!
– Тебе-то что за дело?
– Дела никакого, но… Господи. – Я просто не был готов к такому повороту.
– Что с тобой вдруг?
– Не знаю… я… черт возьми.
Она вздыхает:
– Тебя высадить у метро?
– Нет, зачем же.
