передал ей цветы и кольцо. Она вначале не поняла, что это, а потом, когда раскрыла коробочку, то протянула её обратно:

- Мне никто никогда не дарил колец, - тихо сказала она мне, и я увидел на её глазах слёзы.

Я запихнул коробочку обратно в форточку, и тогда уж она взяла её.

- Одиннадцатого сентября, утром, часов в десять, я буду в Мамонтовке, ты уже вернёшься домой? - успел спросить я. Тамара в ответ кивнула головой, и медсестры тут же 'стащили' её со стула.

Вечером мы выехали в Сталинград. Выступали на предприятиях города, рассказывали, как хороша наша газета, а в заключение побывали в рыбнадзоре. Нас покатали на катерах по Волге, угощали 'тройной ухой', а в дорогу подарили полиэтиленовый мешочек с икрой - килограмма на полтора.

Мы ели эту икру ложками всей бригадой, и так и не смогли доесть. Я рассказал про то, как мне в детстве пришлось есть с дядей Федулом целый таз икры, перемешанной с осколками эмали. Все очень смеялись - тема оказалась актуальной.

Утром одиннадцатого сентября поезд прибыл в Москву, и я не узнал города - он был в глубоком снегу. Клянусь, что не вру, можете свериться с Михельсоном! 1973 год, сентябрь, только что чилийский Пиночет сверг чилийского же Альенде, все лишь об этом только и говорили.

Добираюсь до Мамонтовки и вижу - у самой электрички меня встречает Люба, сестра Тамары. Я был удивлён - сколько же она простояла на платформе вся в снегу. Для чего это? Люба повела меня домой, на все вопросы отвечала вяло.

- Да, выписали. Да, она дома. Сам спросишь, как здоровье, я почём знаю!

Захожу в квартиру - на кухне сидят за столом Тамара с матерью, лица у обеих тревожные. Хотя Тамара парадно приодета и улыбается. Похудела она так, что на себя не похожа; встала - ноги не держат, шатается. Зашли мы в её комнату, а она с порога и говорит:

- Хочу тебе сразу сказать - диагноз у меня плохой! Так что можешь сразу бросать меня, чтобы не было потом хлопот и переживаний!

- В чём дело, в чём дело? - затряс я её за плечи, и она заколыхалась, как пьяная.

- В чём дело, в чём дело, - повторила Тамара. - Вырезали мне кисту с голову ребёнка величиной, а она переродилась на... - Тамара промолчала, - сейчас должны делать ещё одну операцию, в Онкоцентре на Каширке.

У меня помутилось в глазах, закружилась голова - чуть не упал.

- Ты понимаешь, что говоришь? - только и спросил я.

- Я-то понимаю, - грустно улыбнулась Тамара, - я уже смирилась. Это для тебя всё ещё в новинку, вот ты и в шоке. Скоро свыкнешься!

На её глазах заблестели слёзы. Тамара резко повернулась и, подойдя к двери, стала запирать её на ключ. Потом повернулась ко мне и начала медленно раздеваться. Я с ужасом смотрел на её действия, а потом - на любимый, обтянутый кожей скелетик.

- Хочу быть с тобой, может, в последний раз! - грустно проговорила Тамара.

Я быстро скинул с себя всё, и мы прилегли. Но ничего не получилось. Болевой синдром не позволил нам начать. Мы оделись и молча сели друг возле друга.

Потом Тамара надела свою телогрейку, в которой зимой бегала по утрам в туалет, и валенки. Мне дала тоже телогрейку и валенки тёти Полли. Мы напялили на головы какие-то вязаные шапочки и пошли гулять. Я был одет в поездку почти по-летнему, кто знал, что в начале сентября выпадет снег и будут морозы? Снег, кстати, простоял почти месяц.

Красота в Мамонтовке - сказочная! Но она была нам не в радость. Мы молча шли, и каждый думал о своём. Догадываюсь, где были мысли Тамары, а мне не давали покоя такие.

- Вот полюбил, так как никогда, даже в книжках не читал о такой любви - не то, что с первого взгляда, а с первого мгновенья, и тут же конец! Я знал, что болезнь эта никого не щадит, что онкоцентр, директором, которого тогда был академик Блохин, в народе называли 'блохинвальдом'. Этот диагноз - приговор!

Вот так невесело погуляли мы, потом переоделись, и я уехал. Лиля, видя в каком настроении я приехал, естественно, поинтересовалась, в чём дело. Скрывать я просто не смог бы, и рассказал всё. Увидел, как побледнело её лицо, как она лихорадочно стала думать о чём-то. Затем начала говорить по делу:

- Знаешь, у Войтенок есть свежий прополис, Сашин отец-то пчеловод. Прополис - это первое средство от этой болезни. Затем - чистотел. Я знаю, что в поле за институтом растёт чистотел, а так как в Курске снега не было, то его можно собрать - это тоже помогает. Надо что-то делать, не сидеть же так! - завершила она свой монолог.

Но потом не удержалась и добавила:

- Опять 'Тамара'? Что это имя - твоя судьба?

Оказалось, Лиля как в воду глядела. Только не эта Тамара стала моей судьбой, и не следующая... Надо было стать настоящим 'тамароведом', как прозвала меня Лиля чтобы, наконец, жениться в третий раз и, надеюсь окончательный, и, конечно же, на Тамаре!

В следующую же пятницу я, нагруженный шариками прополиса и вениками чистотела, приехал в Мамонтовку. Тамара была довольна - она верила в народные средства.

- Только неудобно как-то, получается, - призналась она, - и перед Лилей, и перед Бусей, я уже не говорю о его Розочке! Буся сильно переживает, даже плачет при встрече.

- Знает ли он что-нибудь про 'это'? - неопределённо спросил я.

- Если ты имеешь в виду половую близость, - серьёзно ответила Тамара, - то не знает. Думает, что ты просто любишь меня - и всё!

Когда Тамару положили в Онкоцентр, мы с Бусей встречались у метро 'Каширская', и шли к Тамаре вместе. Мы перезнакомились со всеми четырьмя пациентками, лежавшими в палате.

Особенно подружились мы с молоденькой женщиной лет двадцати, тоже Тамарой, по фамилии Подруцкая. Она получила 'пузырный занос' (хориоэнпителому), живя со своим любовником. Ей тоже сделали операцию, потом долго мучили химио- и радиотерапией, потом отпустили домой. Там она и умерла вскоре.

Мы с Тамарой были на её похоронах. Губы покойницы все были покусаны. 'Она терпела такие боли, что кусала губы', - призналась её мама, плача.

Мы навещали Тамару Подруцкую дома во время её болезни. Как-то почти перед смертью, она грустно сказала нам:

- А сегодня у, - и она назвала имя своего бывшего любовника, так или иначе виновного в её болезни, - свадьба. Он ведь сосед мой, и я всё знаю!

Моя Тамара узнала его адрес, и, проглотив стакан портвейна, вышла. Пришла она что-то через час, возбуждённая, но довольная.

- Я устроила им там скандал! - рассказывала Тамара. - Позвонила и вошла как гость, сказала, что по приглашению жениха. А потом, уже за столом, встала с бокалом вина и рассказала, что жених обманул меня - он был, якобы, моим любовником, и мы подавали с ним заявление в ЗАГС. Ещё рассказала про то, что он гулял и с моей подругой, тоже обещал на ней жениться, и даже назвала имя этой подруги. Сказала также, что он заразил её опасной болезнью. И высказав всё, что надо было, вылила бокал вина ему в лицо! Что тогда поднялось! Невеста кинулась царапать жениху харю, гости - кто куда, а я - за дверь. Ой, налейте что-нибудь, - попросила моя Тамара, - а то я возбуждена до предела!

Бедная Тамара Подруцкая тихо улыбалась, и было видно, что она довольна. На улице я спросил Тамару, правда ли то, что она нам рассказала, и та серьёзно ответила:

- За подругу мою я, кому хочешь, горло перегрызу!

В следующий раз мы видели Тамару Подруцкую уже в гробу с покусанными губами.

Моей Тамаре сделали операцию в октябре. Мы с Бусей и сестрой Тамары - Любой навестили её уже в палате. Тамаре сделали серьёзную операцию, называемую 'гистеректомией'. Мы спросили у Тамары, что можно ей приносить. И вдруг она сказала: 'Водку или портвейн!'

Я быстро сбегал в магазин и минут через пятнадцать был уже опять в палате. Нам позволили остаться подольше.

- А теперь, - чуть приподнявшись от койки, сказала Тамара, - выпейте за моё здоровье и чтобы я долго