изысканно. Правда, лучше бы для этого был использован (или изобретен) другой знак, который облегчил бы бремя многострадального малыша-апострофа. Я даже слышала, что среди энтузиастов пунктуации существует движение за возврат к тильде (испанский значок, который имеется на каждой клавиатуре и выглядит так: ~). Тогда было бы:
Остается надеяться, что в один прекрасный день число апострофов, правильно помещенных в
«штрих»,
фломастеры,
наклейки разных размеров, обычные (для заклеивания лишних апострофов) и цветные (для вставки недостающих апострофов),
ведро с краской и кисть,
камуфляжный костюм,
канистра валерьянки,
громкоговоритель,
пистолет.
Говорят, один владелец магазина в Бристоле специально выставлял в витрине неграмотные объявления, чтобы заманивать покупателей: люди заходили высказать свое возмущение, а он уговаривал их что-нибудь купить. Не советую повторять такие трюки, когда в дело вступят наши боевые отряды. Мы – защитники апострофа – не будем сложа руки ждать, пока этот знак уничтожат. И не потому что мы динозавры, пьющие чай из блюдец (ну и картинка!), а потому что мы благодарны апострофу, который веками облагораживал наши слова и уточнял их смысл. Он не виноват, что некоторым словам так нужна его помощь, и заслуживает высокой оценки за то, что безропотно ее оказывает. И напрасно некоторые беспринципные субъекты ратуют за его ниспровержение. Представьте себе сцену на следующий день после отмены апострофа: ликующий ниспровергатель хочет написать:
Так держать, запятая!
Когда в 1930–1940 годах юморист Джеймс Тёрбер сотрудничал с редактором еженедельника «Нью- Йоркер» Гарольдом Россом, между ними часто возникали жаркие споры по поводу запятых. Любо-дорого представить, как эти альфа-самцы и выпивохи в фетровых шляпах стучат кулаками по столу и препираются из-за тонких нюансов пунктуации. Как вспоминает Тёрбер в своей книге «Годы с Россом» (1959), у Росса был «комплекс ясности»: ему казалось, что чем больше запятых, тем понятнее. Тёрбер же занимал прямо противоположную позицию: запятые представлялись ему опрокинутыми стульями, беспорядочно разбросанными по просторам удобочитаемости. Поэтому их спорам не было конца. Если Росс намеревался писать
Если вам хочется узнать о редакционной войне, возникшей на почве любви к запятым, читайте «Годы с Россом». Однажды Тёрбер даже послал Россу несколько строк стихотворения Вордсворта из цикла «Люси», в которых знаки были расставлены по правилам «Нью-Йоркера»:
Однако Росс был нечувствителен к сарказму, и Тёрберу пришлось капитулировать. В конце концов, Росс выписывал чеки, был начальником – и, конечно, превосходным редактором, который с подкупающей прямотой написал однажды Г. Л. Менкену: «В редактировании мы дошли до такой степени замысловатости, что дальше, кажется, некуда. Не знаю, как с этим справиться». Так что запятые плодились и размножались. Однажды корреспондент спросил Тёрбера: «Почему у вас стоит запятая во фразе
В чем же проблема? Откуда взялся простор для такого разнообразия мнений? Разве нет правил расстановки запятых, подобных правилам расстановки апострофов? Вообще-то есть; но, как ни странно, в случае с запятыми дело намного сложнее. Запятая – в гораздо большей степени, чем любой другой знак препинания, – привлекает внимание к смешанной природе современной системы пунктуации и к ее попыткам решить одновременно две задачи:
1) подчеркнуть грамматическую структуру предложения;
2) отразить, подобно нотной записи музыки, такие свойства речи, как ритм, высота, тональность, темп.
Потому-то взрослые люди в редакционных кабинетах и готовы затеять потасовку из-за запятых, что две эти роли пунктуации иногда вступают в прямое противоречие. В случае запятой это вообще происходит сплошь и рядом. В 1582 году Ричард Малкастер в «Началах» (одном из первых учебников по английской грамматике) описывал запятую как «маленькую закорючку, которая на письме завершает какую-то небольшую часть предложения, а при чтении предупреждает, что пора остановиться и сделать вдох». Впоследствии многие грамматисты XVII–XIX веков отмечали это различие. Когда Росс и Тёрбер, потрясая пепельницами, лезли в драку из-за цветов звездно-полосатого флага, это отражало глубинную двойственность пунктуации, которая уже более четырехсот лет отравляет людям жизнь. На странице знаки препинания выполняют свои грамматические функции, а в голове читателя они выходят за эти рамки – и подсказывают верный тон.
Если б только мы не начали читать молча, про себя! Все было очень просто, пока дело не испортила грамматика. Первый известный пример пунктуации приписывается Аристофану Византийскому (библиотекарю из Александрии, жившему около 200 года до н. э.); это система театральной разметки, в которой точки располагались на трех уровнях. Точки указывали актеру, в какой момент нужно набрать воздуха для
