Он бил в нос, облипал лицо, сжимал горло, но Генри не мог заставить себя встать. Он сидел и ждал… ждал девяти часов, — говорил он себе. Под конец он уже не слышал ничего, кроме тиканья часов в передней. Маятник качался туда и сюда, сюда и туда… туда и сюда, туда — тик, сюда — так. Он постукивал часто и мерно, словно вколачивая гвозди: тик-так, так-тик, ток-тик, тик-ток. Сюда с одним звуком, а туда — чуть- чуть иначе.
Качающийся маятник представляет собой падающее тело. Это из физики, часть 1-я, учитель Фане, маленький такой человечек, стройный, как жокей, но степенный. Падающее тело, удерживаемое от падения, качается взад и вперед — кажется, что-то в этом роде. В школе он знал это лучше. Смешно, как люди мучают себя, чтобы удержать все это в голове, а потом оно испаряется. Закон тяготения. Сила тяжести заставляет маятник качаться взад и вперед, потому что его удерживают, вместо того чтобы дать ему упасть. Взад и вперед, туда и сюда, с места на место — в беспрерывном стремлении вниз. Человек мечется взад и вперед, с места на место и все падает и падает. Идет вниз. Вниз, вниз, вниз, вни-из!
Генри сидел не шевелясь. Взгляд его был прикован к кожаному саквояжу, неумолимо выступавшему из желтоватого мрака. Бой часов неторопливо разнесся по комнате, и звуки гуськом вошли Генри в уши. Сначала жужжание, потом негромкое — банг! Потом снова жужжание и снова негромкое банг! Половина девятого.
Генри сидел неподвижно, опустив голову, слегка согнувшись; он думал о том, как брился Тэккер. Да, это жестокий человек, настоящий кремень, с медным лбом и бронированным сердцем. Стоять перед зеркалом и бриться как ни в чем не бывало, когда в голове такие мысли!
А может быть, это не так? Психологи знают не все. Может быть, он делал это не потому, что его мучила совесть? Может быть, это все делалось напоказ? Если бы он действительно был кремень, он бы не бросил бизнес, не стал бы его губить только ради того, чтобы убежать от Джо. Да, это именно бегство! А бизнес здесь ни при чем. Какого черта! Он же губит бизнес и бежит, спасая свою шкуру. Нет, будь он действительно кремень, он бы вызвал Джо из Уинсора по телефону, загнал бы его в угол, сломил бы его и заставил образумиться. Вот это действительно была бы крепкая работа, а то, что делает Тэккер, просто бегство; он тоже удирает, как всякий другой, тоже мечется с места на место, летит вниз. Струсил. Он только с виду кремень, а внутри он весь хлипкий, как разжиревший кот, который спит, уткнувшись носом в сливки.
Внезапно Уилок вспомнил о Дорис. В сущности, он думал о ней все время. Она пронизывала все его мысли. Он думал о том, что если Тэккер держится и действует настойчиво, непреклонно и без оглядки, то все это сделано Эдной. А у него, у Генри, есть Дорис. Если бы не Дорис, он, быть может, давно бы свихнулся.
Его, быть может, уже не было бы в живых. Он, быть может, покончил бы с собой.
Генри понял это теперь, — понял, что всю ночь был на грани самоуничтожения, что рассудок его всю ночь вертелся вокруг этой грани, балансируя на краю, отползая назад, бросаясь вперед, цепляясь за край, каждый раз цепляясь за край. Если бы он позволил себе перешагнуть эту грань, погрузиться в то, что лежало там, в подсознании, он был бы сейчас уже мертв или почти мертв — открывал бы окно, стоял на подоконнике. Иначе зачем приехал он именно сюда, на эту квартиру, а не на другую? Потому что здесь не было слуг, с которыми ему не хотелось встречаться? Потому что эта квартира была ближе других от Тэккера? Может быть. Но, может быть, также потому, что здесь высоко и, выбросившись из окна, можно наверняка разбиться насмерть!
Генри встал, с минуту постоял в нерешительности, потом пошел в переднюю и поглядел на часы. Было тридцать три минуты девятого. Он вернулся в комнату и включил радио. Но тут же выключил его, прежде чем что-нибудь услышал. Он стоял у приемника и думал о Тэккере — о том, как тот брился, и рука у него не дрожала. Ни следа волнения. Ни единой мысли на лице, ничего — только выражение довольства, словно он радуется, что ему пришло в голову побриться.
Это все Эдна. Она поддерживала его. Когда женщина расстается с мужчиной на время, она не покидает его, не покидает окончательно, так, чтобы весь его характер сразу изменился и он стал делать то, что на него непохоже, чего он не сделал бы при ней — удирать от своего бизнеса.
Нелепо так удирать, просто нелепо. Как бы Тэккер не трусил, как бы ясно не понимал своей вины перед Лео, нельзя так бросить Джо. Никто ведь не ожидал, что Фикко тронет Лео, — даже сам Джо. Джо был здесь и слышал, что задумал Фикко, и Джо сам не верил, что Фикко тронет Лео.
Прекрасно, думал Генри, так скажи ему это, а не удирай от него. Скажи ему, что Фикко рехнулся, что он сумасшедший. Никто не мог предугадать, что он выкинет. Все это просто несчастный случаи — ну, что поделаешь, бывает — и ничем нельзя было помочь, и ты. Джо, будь благоразумен, слышишь? Вот и все. Вот что должен был сделать Тэккер, а не удирать так, только потому, что боится взглянуть Джо в глаза.
Генри подумал было, не поехать ли ему самому в Уинсор, но отказался от этой мысли. Они с Джо не ладили. Он никогда не умел подойти к Джо. Тот просто отмахивался от него, как от мухи. Нет, это должен сделать Тэккер. Генри подошел к телефону и вызвал квартиру Тэккера.
Тэккер лежал в постели, телефон стоял рядом на ночном столике. Он побрился, принял ванну, и его мокрые волосы были аккуратно расчесаны. Когда зазвонил телефон, Тэккер еще не спал, он лежал тихо, с открытыми глазами; как он ни старался уснуть, глаза не желали оставаться закрытыми.
Сначала Тэккер лежал и слушал, как звонит телефон. Потом повернулся на бок и натянул одеяло на голову. Но звон был слышен и сквозь одеяло. Тэккер сунул голову под подушку и прижал подушку руками. Но и это не помогло — он все еще слышал звон. Тэккер лежал тихо и слушал; казалось, кто-то редкими размеренными ударами вбивает ему в ухо гвоздь.
«Если бы Эдна меня видела», — подумал он вдруг, и на мгновение весь подобрался, а телефон продолжал вбивать ему свой звон в уши. Тогда Тэккер сел на постели, снял трубку и осторожно, микрофоном вниз, положил ее на столик.
Теперь телефон издавал уже другие звуки. Тэккер слышал глухое дребезжание, отдававшееся от поверхности стола. Он поправил подушку, лег на спину и закрыл глаза. Но глаза по-прежнему не желали оставаться закрытыми. Тэккер прислушался к телефону. Телефон молчал. Потом в трубке задребезжал скрипучий женский голос, приглушенный поверхностью стола. Слова были искажены — долетали только слабые, прерывистые, сердито-скрипучие звуки.
Тэккер знал, что это. Тот, кто ему звонил, потребовал проверки. Заявил, что сначала никто не отвечал, потом номер оказался занятым. Что-то неладно. Вероятно, аппарат не в порядке. Трубка соскочила с рычага или еще что-нибудь. Теперь телефонистка пытается выяснить. Она пошлет монтера проверить, в чем дело.
Тэккер встал с постели и начал одеваться. Он не хотел встречаться с монтером или с полицейским, или вообще с кем бы то ни было. Полиция, конечно, станет выпытывать у него, что ему известно об убийстве одного из его служащих. Нет, он возьмет такси и доедет до пристани, переправится в Нью-Джерси и там возьмет другое такси. Короткие перегоны — вот что нужно. Тогда ни один шофер его не запомнит. Короткими перегонами до Ньюарка, а там — на поезд и куда-нибудь. Он не знал — куда. Только не к Эдне. Нельзя подвергать опасности ее и детей.
Но Тэккер понимал, что пока никакой опасности для Эдны нет. Он понимал, что Фикко так же трусит, как он сам, и так же где-нибудь прячется. Тэккер просто не хотел, чтобы Эдна видела его таким — испуганным и раскисшим. Он чувствовал, что стоит ему поехать к Эдне, и уже одно ее присутствие заставит его сделать что-нибудь отчаянное, что-нибудь такое, после чего он непременно попадет в беду.
Тэккер думал все это и не знал, что думает, и не хотел этого знать. Вместо этого он говорил себе: «С ума надо сойти, чтобы впутывать в это Эдну и ребятишек».
Когда Уилок, позвонив в проверочную, повесил трубку, он решил, что Тэккер либо уже удрал, либо удерет, прежде чем он успеет до него добраться. У Генри вдруг пропала охота предпринимать что-либо еще. Он позвонил к себе в контору. Женский голос, ответивший на его звонок, звучал утренней бодрой свежестью и резко прозвенел у него в ушах. Он не узнал голоса.
— Говорит Уилок, — сказал он.
Он услышал, как в голосе сразу появились испуганно-почтительные нотки.
— Да, слушаю, сэр. — Генри решил, что это, вероятно, кто-нибудь из конторщиц.
Он попросил передать мистеру Бейкеру и мисс Локк, что он уезжает на несколько дней, может быть, на неделю. Мистер Бейкер был его помощник, мисс Локк — секретарша.
