Поколебавшись, Хоторн заговорил спокойнее и мягче: – Не могу же я жить до скончания века под гнетом предрассудка. А иначе, как предрассудком, мою религию не назовешь. Где вера? Говорю вам: ее больше нет в моей душе. Мне нужно подумать и об отце. Полжизни он связывал со мной свои амбициозные планы. Он стар, ему осталось не так уж много дней на нашей грешной земле. А мне так хотелось бы сделать ему последний подарок. – На губах Хоторна мелькнула мимолетная улыбка – К тому же я человек не без способностей. И мне во многом недостает моей прежней жизни. Я скучаю по этой сумасшедшей жизни, которая называется политикой. Скучаю по той единственной ясной цели, которая манила бы меня. Ведь почти всю мою жизнь эта единственная цель светила мне, как путеводная звезда.

– Значит, вы вернетесь в мир большой политики? Вы все еще не оставили надежду стать президентом?

– Нет, не оставил. И, как вы можете догадаться, мой отец тоже.

– И у вас действительно разработан график? Хоторн широко улыбнулся.

– Конечно. Причем весьма реалистичный. И гибкий. Сорок лет, или две тысячи восемьдесят недель, не распишешь по минутам. Приходится делать поправки: отчасти на состояние здоровья Лиз, отчасти на нынешнего президента и то, насколько успешно он действует на своем посту. Ну и еще кое-какие мелочи…

Обнаружив внезапное беспокойство, Хоторн резко поднялся на ноги и принялся вышагивать взад- вперед по комнате. Джини молча следовала за ним взглядом. Вдруг он остановился, быстро повернулся кругом и впился в нее взглядом.

– Честное слово, я пытался, – взволнованно произнес Хоторн. – Одному Богу известно, каких усилий мне стоили попытки заново построить свою жизнь. Однако повестка дня была определена заранее. Понимаете? Еще до того дня, когда я появился на свет. Ступенька за ступенькой – к вершине.

Таков неумолимый закон нашего семейства. Для меня уже недостаточно было стать просто сенатором. Сенатором был мой дед. Сенатором стал мой отец. Мне необходимо было перешагнуть этот рубеж. Без этой цели вся моя жизнь становилась пустой и бессмысленной. Вы способны это понять? Четыре года я существовал без жизненной цели, а теперь – все, хватит. Да, у меня есть сыновья. Но что еще, кроме них, может послужить мне отрадой? Отнимите у меня честолюбие, и вы оставите меня ни с чем.

Хоторн раздраженно оборвал тираду. Джини попыталась что-то сказать, но он не дал ей произнести ни слова.

– Знаю, что вы скажете. Слава? Без власти это ничто. Деньги? Да у меня их при рождении было больше, чем может пожелать себе любой смертный. Веры у меня нет – вы уже знаете. Что остается? Только не напоминайте мне о моем браке. Вас не так легко провести, как Мэри или Сэма. Думаю, это не ускользнуло от вашего внимания. Мой брак мертв. Он мертв по меньшей мере уже девять лет из тех десяти, что прошли с момента моей свадьбы.

Внезапно он остановился. Перед этим голос его от волнения возвысился, а потому наступившая тишина казалась звенящей. У Джини было такое ощущение, что невысказанное и непроизносимое вот-вот прозвучит эхом, отразившись от стен комнаты. Взгляд Хоторна лег на ее лицо.

Чуть погодя Джини осторожно возобновила разговор.

– Это совсем не то, на что вы намекали чуть раньше сегодня вечером.

– Знаю. И не сомневаюсь, что вы заметили, сколь тщательно я подбирал слова. Я солгал вам лишь однажды, но ни разу больше. Я сказал, что люблю жену. Нет, я не люблю Лиз и не любил никогда. На самом деле она мне просто отвратительна.

И опять – тишина. Взгляд его глаз был пристален. Джини смотрела на Хоторна со смятением в душе. Она чувствовала, что настоящий, реальный Хоторн где-то очень близко, возможно, на расстоянии всего лишь одного вопроса. Склонив голову, она чуть-чуть подтянула рукав блузки – на каких-нибудь пару сантиметров, чтобы увидеть краем глаза циферблат часов. Было полдесятого. Паскаль опаздывал на полтора часа. Беспокойство снова шевельнулось в ее душе, сменяясь страхом, но она заглушила его в себе. Подняв глаза на Хоторна, Джини увидела, что лицо его по-прежнему искажено от волнения и боли.

– Вы хотите, чтобы я ушел? – отрывисто спросил он. – Наверное, мне в самом деле пора.

– Вы говорили, что хотели мне что-то рассказать, – напомнила Джини с замиранием сердца. – О вашем браке? О Лиз?

– Косвенно – да. – Он быстро поднял руку, словно слабо защищаясь. – Только таким образом я могу разговаривать о Лиз. С моей стороны это не очень честно… – В его взгляде читалась нерешительность. – Я не мог открыто говорить в присутствии вашего отца и Мэри, но вы, должно быть, слышали немало сплетен обо мне, о других женщинах, о супружеской неверности с моей стороны… Так?

– Так.

Казалось, прямой ответ обрадовал его. На губах Хоторна появилась кривая усмешка.

– Вот об этом я и хотел поговорить с вами сейчас. О других женщинах в моей жизни. Думаю, что могу поведать вам правду.

– С чего бы это?

– С чего бы? Ну-у, отчасти оттого, что вы, как ни отрицайте, все же охотитесь за мной. Вот я и подумал: ну и пусть, отчего бы не сдаться? К тому же, – запнулся он, нахмурившись, – вы мне нравитесь.

– В самом деле?

– В самом деле. – Он отошел от нее на несколько шагов. – Вы понравились мне с первого взгляда, с первой встречи. Вам тогда было тринадцать лет, и были вы со своей юной подружкой, которой отчаянно хотелось пофлиртовать, но как-то все не получалось. Помните? Вы мне понравились и тогда, когда я вновь встретил вас у Мэри. Не думаю, что стоит доискиваться причин, почему вы мне нравитесь. Иногда человек просто нравится, иногда – нет. Может быть, в другой обстановке я невзлюбил бы вас и не стал бы вам доверять. А может, я вовсе не люблю вас и не доверяю вам, но вы просто оказались рядом со мной в нужный момент… Кто знает?

Хоторн подошел к столику у стены, на котором стояла бутылка шотландского виски и несколько стаканов. Взяв бутылку, он принялся отвинчивать пробку.

– Вы позволите? Может, составите компанию? – Он улыбнулся, но улыбка быстро сошла с его лица.