– Я не могу вас осуждать или одобрять. Измены в супружеской жизни не такая уж большая редкость. И не мне судить вас.

– И все же, я думаю, вы так или иначе даете оценку моим поступкам. И ничего страшного в этом нет. Все это ровным счетом ничего не значит…

Взгляд Хоторна снова соскользнул с ее лица, устремившись в невидимую даль. Он продолжал говорить, и она чувствовала, что его исповедь предназначена именно ей, но также и кому-то еще, возможно, этим стенам, которые тоже имели уши, или самому себе.

– Смешно, не правда ли? – спросил Хоторн. – В мужчине моего положения всех интересует лишь одно: трахается он на стороне или нет? Если да, то где и с кем? И никому даже в голову не приходит задать другой вопрос: почему? Нет, ты выкладывай: где и с кем? – Он вздохнул. – Можно задать вам один вопрос? Вы видели Лиз. Что вы о ней думаете?

Джини колебалась.

– Ответьте правду, Джини.

– Я подумала, что она боится вас. Мне показалась, что она очень забывчива и рассеянна. Она все время противоречила самой себе. Но время от времени не забывала подчеркнуть, насколько предана вам. Постоянно цитировала вас…

– Ах, как же, как же! Конечно, – улыбнулся он. – И вам все это показалось очень убедительным, не так ли? Особенно ее преданность.

– Нет, все это показалось мне каким-то нарочитым. Слащавым, если хотите.

Это определение, кажется, понравилось ему.

– Слащавым? Приторным? Вот-вот! Совершенно с вами согласен. Лиз зачастую перегибает палку, разыгрывая преданность. Точно так же она изображает обаяние. Она всегда так делала, еще задолго до того, как заболела. Истина заключается в том, что наша неприязнь взаимна. Лиз не выносит меня, но не следует забывать, что она – прирожденная актриса с исключительными театральными данными. Кстати, это и есть одна из причин, почему мой отец советовал мне взять ее в жены. Он считал и продолжает считать, что жене будущего президента необходимы в первую очередь актерские способности.

Вздохнув, он сделал небольшой глоток виски.

– Конечно, мой отец – циник. Сейчас он рассматривает Лиз как тяжкую обузу. Советует мне позаботиться о расторжении брака и заключить новый – нормальный.

– Разве это возможно?

– Конечно, – ответил он иронично, будто был удивлен столь наивному вопросу. – Это всегда можно устроить, если у вас есть связи в высших кругах католической церкви. Правда, без согласия Лиз тут не обойтись, а пока она больна, эта затея и вовсе неосуществима. Может, в будущем получится. Только бы удалось убедить Лиз, что она является самостоятельной личностью, что ее известность и выдающееся положение в обществе, все то, что так ей нравится, не зависит от того факта, является она моей женой или нет…

– Вы думаете, это удастся?

– Нет. Наверное, нет. – Ответ был дан без раздумий, почти небрежно. Глаза Хоторна вновь блуждали по ее лицу. – Если бы я был волен жениться заново, то мне пришлось бы немного просветить своего отца относительно некоторых секретов брака. Ему пришлось бы понять, что теперь я подхожу к своей будущей жене с совершенно другими мерками.

– Например?

– Воля к жизни. Благоразумие. Бескорыстие. Способность любить. Ум. Ум – в первую очередь. Это очень ценное качество.

Джини отвернулась. Его пристальный взгляд теперь смущал ее.

– При встрече она не показалась мне глупой, – возразила она.

– Ах, будет вам. – Джон Хоторн нетерпеливо встал со стула и, подойдя к столу, добавил в свой стакан виски. – Полноте, Джини, ведь вы гораздо тоньше, чем хотите казаться. Лиз пустая, тщеславная особа, которая занята только собой. И на редкость глупа. Она хронически находится в состоянии воспаленного тщеславия и недовольства. Ее постоянно терзает потребность, какая-то неутоленная страсть быть в центре всеобщего внимания. Я в жизни не встречал такой эгоистки, как Лиз. Ради того, чтобы привлечь к себе внимание, она готова на что угодно. Если фотографы хотят снимать хнычущих больных детей, она мчится в детскую больницу. Если для того, чтобы о тебе заговорили, требуется перерезать вены, она и это сделает. Боже праведный, на этой женщине я женат уже десять лет! И это мать моих детей! Вы что же, думаете, я собственной жены не знаю?

Джини не нашла, что сказать. Ее поразила неожиданная страстность, прозвучавшая в его словах, и Хоторн, словно поняв это, вздохнул и беспомощно развел руками.

– Понимаю. Я делаю именно то, что зарекался делать. Я вовсе не желаю вытаскивать на свет Божий все пороки Лиз или намеренно обливать ее грязью. Но иногда, как, например, сейчас, так хочется, чтобы хоть кто-то увидел, что на деле представляет собой моя «образцовая» семейная жизнь. У меня два ребенка от женщины, которую я никогда не любил и не уважал. Но если Лиз приходится расплачиваться за это, то расплачиваюсь и я. В отличие от жены, я не ищу спасения во лжи и таблетках. У меня другие лекарства. Иногда выпивка – для того лишь, чтобы забыться на ночь, иногда женщины. К спиртному быстро привыкаешь, опасность спиться очень велика, что мы наблюдали сегодня вечером на примере вашего батюшки. И потому ныне я предпочитаю средство более легкое, вполне доступное и гораздо меньше влияющее на образ жизни. Женщин. Да, Джини, трахаюсь на стороне. Именно так это называется.

Повисла пауза. К Джини вернулось ощущение, ставшее уже знакомым: слабое пульсирование опасности, поселившееся в ее квартире, дрожь беспокойства.

– Значит, женщины? На образ жизни не влияют и затягивают гораздо меньше, чем выпивка… – произнесла она.

Взгляд Хоторна стал еще внимательней.

– А что, Макмаллен намекал на что-то другое? Говорил, что женщины нужны мне постоянно, как