памятью. Она со злостью хлопнула дверью.

Ход часов умолк.

Последние островки смёрзшегося снега таяли и превращались в лужи. Под лучами грелся сырой, растрескавшийся асфальт. Ботиночки, оставленные Милой, были симпатичны, но скоро нужны будут туфли, которых у Ани не было. Анины глаза устремлялись вверх. На сизое небо, сгущаясь, наплывали облака. Окрашиваясь под небо, теряя белый цвет.

На проспекте ей в лицо ударил ветер.

Куда она идёт? Зачем? К кому?

Аня никогда не любила своих сомнений. Почему они должны видеться только на прогулках? Потому, что так хочет он?

И всё, что ему нужно от неё – эти прогулки? Он доволен тем, что по-детски ведет её за руку каждую ночь. И рассказывает свои потаённые страсти.

Да нет же, свою удивительную жизнь. Кто ещё был с Аней так откровенен?

Наверно никто. Если только он не рисовался и не лгал. Могла она подозревать, что его рассказы были ложью?

Аня видела фальшь в других. Сама не зная как. Люди лгали. Мелко. С размахом. Жалко. Красиво. Осознанно и невольно. Гадко, заставляя отворачиваться с омерзением. Наивно, принося тайную забаву наблюдать их глупость. Яростно и горестно, вынуждая с деланным согласием кивать. Порой лгали с самой подлинностью, с глубиной. Увлекая Аню с собой, заставляя поверить. Но всегда наступали минуты. Яркие, важные. Будничные, не различимые среди суеты. Когда чары лжи рушились. Фальшь выплывала. В позе. В случайных словах, в интонации. В лишней бурности чувств. В деланном безразличии.

Аню не могли обмануть второй раз. Однажды раскрывшаяся ложь становилась меченой. Её память, которая так легко упускала всё, значимое для других – факты, идеи и мнения, зачем-то бережно хранила в себе эти метки. Люди лгали. Даже те, кто был Ане дорог, в ком видела – и кому прощала – толику фальши.

Если ложь его и была грандиозна, если он лгал ей во всем – Ане думалось порой, он закрыл ей глаза, саму заставил мыслить и чувствовать ложно – если это и было так – ни в одном слове, ни в одной интонации, ни в одном движении его не было фальши. Она иногда наблюдала за ним с растущим азартом, ей казалось сейчас –  он сделает неверный шаг, возьмёт неверную ноту. И наваждение рухнет. Он станет на одну доску со всеми. Обычный обманщик.

Даже в том, чему не могла поверить, что казалось ей неверным, несправедливым, грубым, обидным, – он не был фальшив. Она скорее ощущала напрасно лживыми свои возраженья, остававшиеся не проговорёнными.

Если он не лгал и был настолько открыт с ней, почему они до сих пор оставались настолько чужими? Он говорил, что всякий раз рад её видеть, что ждёт встреч с ней, но она сомневалась, так ли это. Почему это так. Кажется, она уже желала его, как мужчину. И боялась того, что желала. Боялась его бесконечного холода. Его мрачной жизни. Боялась увидеть обман. Боялась, что на самом деле не нужна ему, нужна не больше, чем случайная игрушка. Не говоря об этом – что дальше? – что безуспешно пыталась отогнать.

Ей стало тоскливо. Она увидела и узнала его дом. Ей по душе было бы повернуть назад. Она шла к Спириту, как задумала. Потеряв весь свой пыл, заходила в лифт. Дом был прескучно сложен из однообразных бетонных плит, трудно было поверить, что он показался ей едва не живым существом, хранящим в себе наделённую душой Тишину.

Чем выше, тем тяжелей. Ане не хотелось входить в его дверь. В которую ворвалась так необдуманно. Она совершала немалые усилия, перемещаясь вверх, будто она тянула крохотную кабину, а не поднималась в ней, даже сердце забилось чаще.

В торце была квартира, в которую привел тогда Олег. Аня и позабыла о ней, как это было возможно? Её могли увидеть. Что за ерунда? Ещё и это будет её тревожить?

Аня замерла перед входом в жилище Спирита. Больше хотелось вернуться назад, чем войти. Если бы она ушла от порога, догадался бы он, что она почти побывала у него? Чувствует ли он сейчас, что она рядом? Может ли чувствовать?

Если и не Спирит, то кое-кто за дверью угадал присутствие Ани. Она услышала радостный лай.

Звонить, звонить, не показать, что колебалась. Держаться уверенно. Ничего не объяснять, как будто было естественным прийти к нему. Аня не могла найти проклятого звонка. Может, он вырвал его, чтобы не иметь, как телефон и телевизор? Глупость, к нему же кто-то ходил, не со своим же колокольчиком. Может стучать?

Заскрежетало, дверь поехала назад. За ней никого не было. Опять какой-то кошмар? Нет, это Джек каким-то образом открывал ей. Мог справляться зубами с замком?

Она шагнула внутрь гораздо медленней, чем в первый раз. Может, Спирита не было? Она с радостью бежала бы отсюда.

Заскрипела тахта. Он поднимается. Здесь. Спокойно, уверенно говорить.

– Здравствуй, –  он приветствовал её, как обычно, словно ждал. На нём был поношенный, но ещё отлично выглядевший пуловер. Лицо казалось более худым и изможденным.

– Привет, – ответ не прозвучал легко, глаза Спирита изучали её пристально, на прогулках он редко так явно обращал к ней прямой взор.

– Проходи.

Ему и не были нужны никакие объясненья. Беспокоила себя этим  напрасно, но не могла и представить, что снова будет так жутко у него.

Наклонившись, снимала обувь, он взял её пальтишко. Джек тут же улучил момент и лизнул в щёку. Он перебегал взад-вперед, довольно скуля и размахивая хвостом. Когда он приближался, Аня хваталась за его шерсть, как за спасательный трос. Пёс один был живым здесь. В тёмной камере, мрачном склепе.

В который Аня вошла, держась за космы Джека. Глухие шторы скрывали свет. Голые стены неколебимо хранили мрачную угрюмость, никуда не исчезнувшую с того момента, как Аня вырвалась из этого места. Тёмные цветы вновь неслышно щебетали, переговариваясь между собой, обсуждая Анино вторжение. Никогда б они не дали ей пощады. Она не отпускала Джека от себя.

Спирит рукой показал на свою приземлённую тахту, но поймав её взгляд, вышел на кухню, она догадалась – ещё за каким-то сиденьем. Она не привыкла усаживаться так низко, плед, покрывавший ложе Спирита, показался ей старым, пропитанным пылью, наполненным волосами Джека. Ещё тонкий клок таких волос она вырвала, и пёс обиженно взвизгнул, он потянулся за своим Хозяином, а Аня сильнее сжала пальцы. Моментально начала гладить его, надеясь, что он простит её, отдаст ей в руки огромную голову и больше не попытается оставить одну.

Спирит принес табурет. Схватывая на лету, он и не заикнулся о кресле. Когда Аня не смотрела на высоченную спинку, она знала – там сидит призрак с красными фосфорящимися глазами. Она опустилась на табуретку. Джек оскорблённо вырвался, он не привык, чтобы его тянули за шкуру. Аня потеряла последний оплот.

Спирит сел на краешек кресла. Аня думала, неприменно сольётся с красноглазым призраком. Но, нет. Чёрно-карие глаза глядели на неё с обожанием, с болью, вновь жадно тянули её в себя.

– Я так... в институт не пошла... Подумала, может, зайду, – с идиотской запинкой, смущеньем. Зачем? Не нужны были никакие объясненья.

– Я тебе очень рад.

Что-то тёплое коснулось Аниной груди. Призрак исчез. Его никогда не было. Джек вернулся и положил морду к ней на колени.

Но цветы забеспокоились и начали перешёптываться уже угрожающе. Потолок приближался к Ане и давил ей на голову. Аня проверила, так ли это. Сумрак искажал расстоянья. Её глаза возвратились к Спириту.

– Я тебе очень рад. Но это – мой Дом. И я такой, как ты видишь.

Ане стало стыдно. Нельзя же так, будто она в пещере у хищного зверя. Она вздохнула, попыталась расслабиться. Что в самом деле напридумывала себе? Но цветы злобно перешёптывались, а потолок медленно падал на неё.

– Мне жаль, что тебе здесь плохо.