Конечно, самой большой властью обладал Королев. Но к нему я идти не мог - слишком высокий уровень. С другой стороны, обращаться ниже, чем к его заму, было бессмысленно - там уже сфера влияния была явно недостаточной. Оставалось узнать, кто из замов может знать либо узнать о том, как отбирают в космонавты. Я начал аккуратно изучать возможности замов. И остановился на Константине Давидовиче Бушуеве, как человеке, во-первых, очень известном, а во-вторых, внимательном к людям. Теперь надо было суметь к нему попасть.
Константин Давидович руководил на предприятии очень широким направлением, и к нему с трудом пробивались даже начальники отделов по служебным делам. В приемной всегда была очередь. Трудность моего положения усугублялась тем, что я шел по личному вопросу и не мог никому, кроме него, рассказать, по какому. Мне помогла его секретарь Нина Александровна. Почему она это сделала - не знаю. Посоветовала придти в приемную вечером, часов в восемь, и обещала пропустить меня после того, как уйдет последний посетитель с делами. Я так и поступил - пришел в семь и ждал. Просторная приемная с добротной старомодной мебелью. В углу - большие напольные часы. Чтобы попасть в кабинет, надо пройти через две двери - сделано для звукоизоляции. В приемной ждали люди: одни с папками документов, другие с чертежами. По выражениям лиц было видно, что все с важными вопросами. Некоторые входили в кабинет, а затем выбегали и опять возвращались с какими-то дополнительными бумагами. Ждать пришлось долго. Я непрерывно проигрывал в голове разные варианты предстоящего разговора. Понимал, что это у меня единственная возможность, которую нельзя упустить. Главное - правильно начать. Надо построить разговор так, чтобы КД (инициалы Бушуева) захотел мне посодействовать.
Я сейчас не помню, с чего начал. Помню только, что моя просьба была для него совершенно неожиданной. Он даже не знал, как к ней отнестись. И, конечно, для него проще всего было сказать, что он этим не занимается и поэтому помочь мне ничем не может. Но он этого не сделал. Вначале он долго думал, рассуждал вслух, потом звонил по «кремлевке» каким-то людям, очень аккуратно у них спрашивал, кто занимается отбором и мог бы рассказать, как это делается. Мало что удалось ему прояснить в этот вечер, но он обещал продолжить и предложил мне зайти через недельку. У меня появилась надежда, хотя шансы были небольшие, но я почувствовал, что они существуют.
Пришел через неделю. Теперь попасть к Бушуеву мне уже было проще - объяснил, что с ним есть договоренность. Он принял меня и сказал, что вопросом занимается, но ему еще нужно время. Потом потребовалось еще... и еще... И каждый раз я приходил и уходил, не представляя себе, чем все это кончится. И вдруг во время моего очередного посещения он сообщил, что договорился с руководством госпиталя - в следующий понедельник меня возьмут на обследование. Дал номер телефона и назвал, с кем связаться. Просил его не выдавать. Поскольку я учился в аспирантуре, меня брали как аспиранта, а не как работника головной организации - Бушуев не хотел открыто вторгаться в дела, которые взял на себя главный конструктор.
Это было потрясающе! Неправдоподобно! По дороге с работы я как будто летел на крыльях. Сразу начал думать о подготовке к обследованию. Во-первых, надо было взять отпуск и сделать это так, чтобы никто не узнал о фантастическом плане. После этого следовало выспаться, надышаться свежим воздухом и есть в оставшиеся дни только то, что заведомо не вызовет никаких внутренних раздражений.
Утром в понедельник я вышел из метро «Сокольники» с маленьким чемоданчиком и пошел пешком по адресу, который мне сообщили по телефону. Нашел заветную проходную, назвал фамилию, сказал, как велели, что иду в первое отделение. Меня попросили подождать. Потом пришел какой-то человек и повел меня. Лесной участок, беседка, в глубине старенькое двухэтажное здание. Зашли в него. Это и было главное здание Центрального научно-исследовательского авиационного госпиталя, сокращенно ЦНИИАГ. Меня пригласили в кабинет, осмотрели, спросили, нет ли жалоб, заполнили личное дело и направили в приемное отделение. Там забрали одежду, велели вымыться в душе, а потом дали госпитальную форму, и медсестра повела в палату. Большая комната, как в обычной больнице, двенадцать кроватей, двенадцать тумбочек, посередине один стол с графином воды. Мне показали мою кровать и сразу же повели к терапевту, как потом я узнал, - начальнику отделения Евгению Алексеевичу Федорову. Румяный, доброжелательный, но, по всему чувствуется, жесткий человек. Очень внимательно осматривал, о многом расспрашивал, записывал, никак не комментировал своих впечатлений. В конце сказал, что на каждое последующее обследование меня будет приглашать медсестра. Добавил, что здесь находятся в основном летчики, они, как правило, не любопытны, но, на всякий случай, просил ни о цели обследования, ни о месте работы никому не рассказывать. На вопросы врачей просил отвечать, что иду по теме №1. Предупредил: все, кто помещен в нашу палату, обследуются по этой теме.
С этого началась моя госпитальная жизнь. Вернувшись в палату, увидел несколько молодых людей, сидевших на кроватях. Они, очевидно, ждали очередного вызова. Потом, совершенно неожиданно, появился Виталий Севастьянов. Вот это да! Как он сюда попал? В то время Виталий работал на нашем предприятии и тоже учился в аспирантуре. Только я был в Физико-техническом институте, а он - в Авиационном. Я не стал у него ничего спрашивать, чтобы не рассказывать о себе. Он тоже не задавал вопросов.
Вскоре пришла медсестра и назвала мою фамилию. Началось... В этот день меня еще трижды вызывали в разные кабинеты. Каждый раз обследования были продолжительными, и каждый раз их результаты для меня оставались тайной.
Вечером, когда программа дня была закончена, в палате стали собираться «пациенты». Я заметил, что некоторые из них делают отметки на маленьких листочках. Оказалось, что у всех есть список основных процедур. Их больше сорока. Список составил кто-то из предыдущих смен. Как я потом узнал, через эту палату уже прошло около четырехсот человек. Острые на язык «кандидаты в кандидаты» называли ее палатой лордов. Опыт передавался, как эстафета. Я тоже переписал себе этот перечень. Ребята рассказали, что обследование проходит в два этапа: первый длится около месяца; второй - недели две. Конечно, если все идет гладко; если выявляется дефект - выписывают сразу.
Здесь были известны не только названия процедур, существовали даже рекомендации, как следует себя вести при различных обследованиях. Относились к обследованиям все по-разному: одни сохраняли чувство юмора; другие были чрезмерно сосредоточены. Медсестры проявляли явную симпатию к обследуемым и стремились поддерживать у них приподнятое настроение.
В то время, по статистике, обследование успешно проходил один из двадцати. И это при том, что шли на обследование в основном летчики - люди, признанные годными для авиационных полетов. Слишком жесткими были требования. «Сыпались» на всем, особенно много на двух испытаниях: проба Кука (так называли ее кандидаты) и центрифуга. В первом случае тебя вращают на специальном кресле минуту в одну сторону, потом после минутной паузы - столько же в другую. И так пятнадцать раз. Твоя задача во время вращения непрерывно наклоняться и выпрямляться. Задача врачей - выявить склонность к укачиванию. Тест очень коварный. Я однажды видел, как на второй минуте вращения внешне здоровый парень вдруг побледнел, а точнее, позеленел, и все его лицо покрылось обильным потом. После того как пострадавшего увели, врач объяснил мне, что, если бы немедленно не прекратили вращение, дело могло бы закончиться совсем печально. И научиться переносить такие нагрузки практически невозможно.
Тест на центрифуге, пожалуй, был не проще. В то время в госпитале была старенькая центрифуга с короткой вращающейся фермой, на конце которой, как чашка весов, свободно болталось открытое кресло. Обследуемого обклеивали датчиками, пристегивали к креслу и включали вращение. Кресло при вращении разворачивалось так, что под ногами мелькали стены комнаты. Нагрузка резко возрастала: при первом вращении она была в три раза больше твоего веса, при втором - в четыре, потом - в пять, потом - в шесть. Сидящий в кресле должен был напряжением мышц пережать кровеносные сосуды и не дать крови уйти из головы, иначе могла наступить потеря сознания, и на этом надежды рушились. А для того чтобы удержать мышцы напряженными при такой нагрузке, надо было прикладывать действительно предельные усилия. Дыхание практически прекращалось, зрение резко ухудшалось. Только сознание того, что от этого испытания зависит твоя судьба, заставляло держаться.
Центрифугу я прошел, но чуть не выбыл из игры в барокамере. Когда закрыли дверь и откачали воздух до давления, которое соответствует высоте пять километров, я отключился. Исследование прекратили. Я пришел в себя, как только камеру начали заполнять воздухом, но потеря сознания уже была зафиксирована. Решил - все, это конец! Но спас Федоров. Какой он опытный! Он сразу спросил:
– Ты принимал утром горячий душ?
– Конечно.
