– Не надо так, покушай хоть немного. Я ведь старалась, чтобы было повкуснее. А не будешь есть, совсем ослабнешь.

Но уговоры не помогли, Садаё есть не стала.

Гнев охватил Йоко с неожиданной для нее самой силой. Хотя бы из уважения к ней можно было поесть хоть немножко! Что за капризный ребенок! Йоко и в голову не приходило, что теперь, когда у Садаё появился аппетит, ей уже не хотелось жидкой и пресной пищи.

Йоко уже потеряла способность управлять собой. Казалось, голова не выдержит напора крови и расколется на части. «И это за то, что я так ее лелею». Она с ненавистью всматривалась в Садаё, испытывая непреодолимое желание стиснуть исхудавшую шею сестры и, глядя, как она корчится в муках, злорадно крикнуть: «Вот тебе!» Пальцы Йоко судорожно сжимались, дрожа от напряжения. Опасаясь, как бы кто-нибудь не угадал ее мыслей, Йоко поставила чашку на стол, а руки спрятала под передник. Злобно прищурившись, она метнула на Садаё горящий взгляд и после этого уже никого и ничего не видела: ни Курати, ни Айко. – Так не будешь есть?

Она чуть было не сказала: «Так не будешь есть? Тогда я…» – и осеклась, чувствуя, как дрожит от злости голос.

– Не буду… Не хочу супа… Рису хочу.

Лицо Садаё поплыло у Йоко перед глазами, потом стало троиться, и Йоко рухнула в какую-то черную пропасть, в которой исчезли и краски и голоса.

– Сестрица… Сестрица… Не надо…

– Йо-тян, что ты делаешь?

Словно откуда-то издалека до Йоко донеслись, сливаясь, голоса Садаё и Курати. Ей то мерещилось, что это кто-то другой учиняет насилие над Садаё, то казалось, что не хватит сил ее задушить. Несколько мгновений Йоко была во власти одного желания – убить Садаё и, объятая мраком, боролась с чем-то, сопротивлявшимся ей. Кажется, это был Курати, и она вцепилась ему острыми, как иголки, ногтями в горло. Слабым эхом отдавались в ушах какие-то неясные звуки, не то человеческие голоса, не то звериный рык. Грудь сжало до боли, до тошноты, и в следующее мгновенье Йоко полетела в непроглядную темень, где не было ни тепла, ни света, ни голосов.

Вдруг в ушах у нее защекотало, Йоко не сразу поняла, в чем дело. Но постепенно она стала различать голоса и окружающие предметы. Осмотрелась – та же палата, Айко, стоя к ней спиной, ухаживает за Садаё. А сама она… сама… – Йоко хотела оглядеть себя, но не могла пошевелиться. Оказалось, что Курати крепко держит ее, обхватив рукою за шею, а ногой придавив колени. Она ощутила боль. Значит, она и в самом деле пыталась отправить Курати к богу смерти. Йоко заметили белые халаты врача и сиделок.

На смену приступу пришла слабость, из глаз покатились слезы. Странно. Откуда слезы? О, какая тоска! Потом на нее навалилась какая-то тяжесть. Печаль то была или просто дремота, Йоко не могла понять, и снова все исчезло.

Когда Йоко наконец пришла в себя, за окном уже сгущались синие сумерки. Она лежала в углу на циновке под москитной сеткой. Айко хлопотала возле Садаё, ей помогал Ока. Курати не было.

Айко рассказала ей обо всем, что произошло. Садаё не поддавалась ни на какие уговоры, отказывалась есть суп и требовала рису. Йоко, чуть не плача от огорчения, все же старалась заставить Садаё поесть. В это время Садаё неловким движением опрокинула тарелку. Тогда Йоко вскочила, стащила Садаё с постели и принялась трясти. Хорошо, что рядом оказался Курати и освободил Садаё, а то случилось бы несчастье. Тогда Йоко в бешенстве бросилась на Курати, и тут у нее начался припадок.

Болезненное чувство пустоты и бесприютности тяготило Йоко. У Садаё снова начался сильный жар, и она, не переставая, бредила, как видно, очень испугалась. Припадок у Йоко прошел, и она могла уже заняться обычными делами, но не решалась вот так сразу встать, опасаясь, как бы Айко и Ока не заподозрили ее в притворстве.

Теперь Садаё умрет. Йоко тоже остались считанные дни. Сердце ее разрывалось от боли. Но если бы обе они выжили, Садаё возненавидела бы Йоко, как своего смертного врага.

«Лучше умереть!»

Вечернее небо постепенно меняло голубую окраску на темно-синюю. Его таинственная умиротворенность и глубина, казалось, проникали в самую душу. У постели больной теперь находились Айко и Ока, которые ни на минуту не оставляли Садаё без внимания. Эта пара вызывала умиление. Ничего больше. Добрый Ока, послушная Айко… Как естественно и хорошо, что они любят друг друга.

«Все равно все проходит безвозвратно».

Как старый отшельник, постигший бренность всего сущего, смотрела Йоко на молодых людей, стоявших в зеленом кругу лампы, и они казались ей странным и в то же время прекрасным видением.

Курати не появлялся уже целых пять дней. Йоко не получала от него ни писем, ни денег. Это казалось ей невероятным, и она попросила Ока узнать, в чем дело.

Как выяснилось, Курати три дня назад взял почти все свои вещи, сказал, что уезжает, и исчез. После этого к нему на квартиру несколько раз приходил какой-то человек, – очевидно, сыщик, и обо всем подробно расспрашивал. На имя Йоко было оставлено письмо, которое Ока и принес. Она поспешно вскрыла конверт.

«Я в опасности и должен скрыться. Во избежание неприятностей, посылаю это письмо не по почте, а оставляю хозяину. Денег пока нет. Если будет трудно, продай что-нибудь из обстановки и вещей. Как- нибудь выпутаюсь. Письмо сожги». Письмо было без адреса и без подписи, но почерк явно Курати. Болезненное воображение подсказало Йоко, что Курати хитрит. Теперь и Курати выскользнул у нее из рук. Горечь и злоба не давали Йоко покоя.

Айко и Ока крепко сдружились. Ока почти безвыходно находился в больнице. Йоко стало невыносимо встречаться с ним.

– Ока-сан, вы, пожалуйста, больше не приходите сюда, а то и у вас могут быть неприятности. Со своими делами мы сами управимся. Хватит надеяться на чужих людей.