В палату вошла заспанная сиделка. Небрежно поклонившись, она подошла к постели больной, взяла у нее термометр и с равнодушным видом поднесла к свету, потом стала менять пузыри со льдом. Йоко помогала, хотя ей хотелось бы делать все самой, – она так любила сейчас Садаё, так благоговела перед ней!

– Саа-тян… Сейчас, только сменим лед, – мягко говорила она. Садаё широко открыла глаза и удивленно посмотрела на Йоко, словно не ожидала увидеть ее здесь.

– Сестрица?.. Когда вернулась?.. Недавно приходила мамочка… Не хочу, сестрица… не хочу быть в больнице, домой хочу, домой… Мамочка, мамочка, возьми меня домой… Скорее домой… Скорее домой… к маме…

Волосы зашевелились у Йоко на голове. Впервые за все это время Садаё произнесла слово «мама». И Йоко показалось, будто мать незримо присутствует здесь. Садаё рвется к матери. Какая глубокая и в то же время жалкая привязанность!

Сиделка ушла, и опять в палате стало тихо. Не переставая, жалобно стучали по лужам дождевые капли. Йоко со страхом вглядывалась в лицо сестры, которая в забытьи тяжело дышала, не подозревая, что находится между жизнью и смертью.

Сквозь шум дождя Йоко вдруг послышался отдаленный стук колес. Может быть, кто-нибудь с самого утра едет по делам? Йоко казалось, что эти звуки доносятся из какого-то другого мира. Но по мере приближения к больнице они становились все явственнее… Не Айко ли это?..

Куда девались тягостные раздумья о жизни, смерти, заблуждениях? В глазах Йоко появилась упрямая подозрительность. Она схватила зеркальце, причесалась, потерла щеки, затем под глазами, пригладила брови, оправила кимоно. И опять стала напряженно прислушиваться.

Хлопнула входная дверь, затем по коридору застучали шаги, и дверь в палату тихо отворилась. Йоко поняла, что это вернулся Ока. Только он мог так бесшумно открыть дверь. Вслед за Ока появилась Айко. Она поблагодарила Ока чуть заметным кивком головы и прошла в палату. Йоко сурово, в упор посмотрела на смиренно потупившуюся сестру, словно могла что-то прочесть у нее на лице. Но даже для острого взгляда Йоко кроткие, как у овечки, опушенные длинными ресницами глаза Айко оставались непроницаемыми. Йоко сразу рассердилась и поклялась в душе, что непременно все выяснит.

– А Курати-сан? – вдруг спросила она Айко. Тут только Айко подняла глаза на сестру, затем перевела взгляд на Садаё и снова исподлобья посмотрела на Йоко, но на ее вопрос так и не ответила, всем своим видом выражая недоумение. «Как она смеет!» Йоко была взбешена.

– Я спрашиваю, дядюшка тоже пришел вместе с вами?

– Нет, – коротко, почти грубо, ответила Айко.

И опять воцарилось неловкое молчание. Йоко даже не предложила Айко сесть. Хорошевшая с каждым днем, несколько полноватая Айко все так же спокойно и смиренно стояла перед ней.

Вернулся Ока, неся в обеих руках всякую мелочь. Взглянув на его вымокшее пальто, Йоко поняла, как досталось ему этой ночью, но не произнесла ни слова благодарности. Не успел он сложить вещи в углу комнаты, как она резко спросила:

– Курати-сан что-нибудь говорил?

– Курати-сан там не было. Я сказал все, что вы велели, старухе, уложил самые необходимые вещи и вот привез сюда. А это возьмите. – Ока вынул из кармана уже известную читателю пачку денег и протянул Йоко.

«Пусть бы одна Айко лгала, но даже Ока меня предал. Они оба, глазом не моргнув, говорят явную ложь. Негодные трусы! Весь мир ополчился против меня».

– Ах, вот как? Большое спасибо… Ай-сан, думаешь, я позвала тебя сюда затем, чтобы ты стояла вот так, сложа руки? Взяла бы хоть у Ока-сан его пальто, оно насквозь промокло. Пойди в дежурку и скажи сиделке, чтобы дала чаю. Ведь твой дорогой Ока-сан трудился всю ночь… Ока-сан, присядьте, пожалуйста. – Она указала на стул и поднялась. – Лучше я сама схожу. Ай-сан тоже, наверно, устала… Ничего, ничего, Ай- сан! – Наградив Айко, которая хотела пойти вместе с нею, полным злобы сверлящим взглядом, Йоко вышла из комнаты и, не помня себя, плача от ярости и досады, побежала по темному коридору.

Деньги, которые Йоко так хотела швырнуть Курати, снова оказались у нее, и она стала их тратить. Ей всегда нравилась веселая, полная удовольствий жизнь. И даже здесь, в больнице, Йоко хотелось, хотя бы внешне, быть не хуже других. Она взяла с собой самые лучшие постельные принадлежности и другие необходимые вещи. Казалось удивительным, что Йоко не потребовала в свое распоряжение двух сиделок. Просто ей хотелось самой ухаживать за Садаё, делать все собственными руками. Она наняла двух пожилых женщин, которые по очереди приходили в больницу и выполняли все ее поручения, начиная от стирки и кончая приготовлением пищи. Йоко почему-то считала, что на больничной кухне готовят грязно, и не могла заставить себя прикоснуться к больничной пище. Поэтому еду ей приносили из ресторана на улице Хонго. На все это, естественно, уходило много денег. Но Йоко надеялась, что в скором времени получит перевод от Кимура и, пополнив истраченную сумму, целиком вернет деньги Курати. Но извещения все не было и не было. Так со дня на день ожидая перевода, она волей-неволей тратила деньги Курати. Она и не подозревала, как быстро они тают, но, обнаружив вдруг, что пачка уменьшилась почти наполовину, Йоко забыла о своем намерении вернуть Курати деньги и начала сорить ими направо и налево.

Наступил жаркий июль. Прошлогодние листья дуба облетели. Все вокруг, казалось, горит зеленым пламенем – и одетые свежей зеленью деревья, и трава. От затяжных весенних дождей воздух все еще был полон влаги, и это делало жару невыносимой. Йоко чувствовала, что не дотянет до выздоровления Садаё. Припадки истерии участились и стали еще острее. Каждый раз после очередной вспышки Йоко казалось, что она сходит с ума. Она стала бояться себя и все время внимательно следила за своими поступками.

От истерик Йоко страдали все окружающие. Но больше всех доставалось Айко. Она все сносила молча, с овечьей покорностью – и ругань, и даже побои, и спокойно делала все, что от нее требовали. Йоко же считала поведение сестры вызывающим, и раздражение ее росло с каждым днем. «С виду послушная, скромная, а так и норовит обмануть меня. У нее, кажется, появились какие-то секреты с Курати, с Ока и даже с Кото, что-то от меня скрывает». При этой мысли Йоко так и подмывало учинить скандал. Она уже не могла относиться по-прежнему к Ока, который по нескольку часов в день проводил у постели больной, потому что была уверена, что он приходит в больницу ради Айко. Порой она не могла сдержать насмешки, которую Ока встречал с достоинством, хотя конфузился и краснел, чем окончательно выводил Йоко из терпения.

Вопреки ожиданиям, Курати бывал теперь в больнице каждые три дня. Й Йоко, разумеется, решила, что