– Да вы побеседуйте с госпожой Тагава!

– Неужели вы совершили какой-нибудь поступок, за который вас следует укорять?

– Да, да, и не один.

– По отношению к госпоже Тагава? Что же вы такое сделали, что заслужили порицание этой достойной дамы?

– Этой достойной дамы! – со смехом повторила Йоко, брезгливо поморщившись. Опять наступило тягостное молчание.

– Раз уж вы так верите госпоже Тагава, – снова заговорила Йоко, – то лучше рассказать вам все по порядку.

Полуиронически-полусерьезно, немного сгущая краски, Йоко рассказала о тайных кознях госпожи Тагава после отплытия из Йокогамы. Спокойно, словно речь шла о ком-то другом, Йоко сообщила, что госпожа Тагава как будто заподозрила ее в непозволительных отношениях с ревизором парохода. Однако за внешним спокойствием ее угадывалась скрытая ярость. Глаза ее то гневно сверкали, то наполнялись слезами. Будто пораженный током, Кимура молча слушал. Йоко выдержала до конца спокойный, уравновешенный тон и в заключение сказала:

– Доброжелательность бывает двоякого рода: искренняя и показная. И когда люди встречаются с ними одновременно, подлинная доброжелательность всегда берется под сомнение. Любопытно, не правда ли? В первые три дня путешествия я сильно страдала от морской болезни. И вот эта доброжелательная госпожа Тагава ни разу ко мне не заглянула, хотя столовую посещала регулярно. Очевидно, боялась меня беспокоить. Ну, а ревизор часто заходил вместе с врачом. Как видите, у этой дамы есть все основания для подозрений. Потом у меня начались боли в животе, и пассажиры всячески выражали мне свое сочувствие, что очень не понравилось госпоже Тагава. Конечно, было бы лучше, если бы право относиться ко мне доброжелательно принадлежало только госпоже Тагава, а остальные пассажиры оказывали бы внимание ей одной. Впрочем, главная беда была в том, что ревизор не оказывал ей достаточного внимания.

Кимура слушал ее, покусывая губы, затем глухо пробормотал:

– Понимаю, понимаю…

Йоко сосредоточенно наматывала на палец прядку волос, спадавшую на лоб, и, скосив на нее глаза, проговорила с напускным безразличием, иронически усмехаясь одними уголками губ:

– Понимаете? Гм… Ну, и что скажете?

– Как я виноват перед вами! – ответил Кимура прочувствованным тоном. – Я верил и верю вам бесконечно, но в то же время готов был прислушаться к тому, что говорили люди. Я был не прав… Подумайте сами. Я решил жениться на вас, несмотря на возражения родных и друзей. Жизнь без вас лишена для меня всякого смысла. Верьте мне, через десять лет, самое позднее, я добьюсь всего. Если же я лишусь вашей любви… Сама мысль об этом мне невыносима!.. Йоко-сан!

Он подошел к ней. Йоко почувствовала нечто вроде страха перед подобным постоянством. Кимура клянется, что верит ей, забыв все, даже мужскую гордость, а она его обманывает. Йоко больно кольнула совесть. Но сильнее всего ее мучило глубокое беспокойство. Она не испытывала ни малейшего желания стать женой Кимура… Женой этого человека… Она вспомнила о Курати – он был для нее тем берегом, на который с последней надеждой смотрит утопающий. Будь сейчас Курати здесь, рядом, насколько увереннее она чувствовала бы себя. Впрочем… Будь что будет. Придется переправляться через этот бурный пролив вплавь, иного выхода нет. И Йоко стала думать, как лучше держать себя и чем ответить на нежности Кимура.

Супруги Тагава, окруженные толпой встречающих, с величественным видом сошли на берег, не сказав Йоко ни слова на прощанье. Другие пассажиры заглядывали к ней в каюту, она дружески прощалась с ними, но уже через несколько минут все они были забыты. В этот вечер к ней зашел Курати, и они болтали допоздна. Ей вдруг вспомнился Ока. «Ему так не хотелось расставаться со мной, а теперь волей-неволей придется ехать в Бостон. Уедет и забудет меня. Все же он приятный юноша и вел себя благородно». Но воспоминание это оказалось мимолетным. Не успев постучаться в двери сердца, оно в тот же миг куда-то бесследно исчезло. Одна лишь забота не покидала Йоко – как избавиться от Кимура. Душой ее завладела зловещая, неодолимая сила – влечение к Курати.

Два дня продолжалась разгрузка. Наконец «Эдзима-мару» спокойно и одиноко замер у пристани среди сутолоки и шума портового города, словно покойник, окруженный многочисленной толпой родственников.

С утра до вечера матросы натирали палубу кокосовыми орехами, Йоко слушала монотонные резкие звуки, и ей казалось, что это напильником медленно стирают время. У нее было одно-единственное желание – как можно скорее вернуться в Японию. Все остальное перестало ее интересовать. Ей даже не хотелось посмотреть чужую землю. Живя затворницей в своей каюте, она с нетерпением ребенка ждала дня отплытия. А пока не решалась даже встать с постели из опасения, как бы ее не застал врасплох Кимура, который по-прежнему приходил каждый день.

Всякий раз Кимура уговаривал ее показаться американскому врачу, получить разрешение карантинного инспектора и сойти на берег. Но Йоко упорно не соглашалась, и тогда наступало опасное молчание. Однако она столь искусно его утешала, что Кимура, который, словно жалкий проситель, вытерпел за этот месяц немало обид и унижений, таял от ее теплых слов и ласковой улыбки. Он являлся пунктуально, едва она успевала закончить утренний туалет, и каждый раз приносил либо изящную корзиночку с превосходным калифорнийским виноградом или бананами, либо великолепный букет цветов. Каждый день он докучливо расспрашивал Короку о состоянии здоровья Йоко. Короку отделывался неопределенными объяснениями и утверждал, что Йоко пока нельзя вставать с постели. Потеряв терпение, Кимура обращался за советом к Курати, но тот отвечал еще более невразумительно. Так ничего и не добившись, Кимура возвращался к Йоко и чуть не со слезами молил ее сойти на берег. А вечером Йоко и Курати со смехом рассказывали друг другу о том, что произошло за день.

Йоко становилась все более жестокой, ей доставляло удовольствие мучить жениха. С каким-то болезненным наслаждением она наблюдала, как бессовестно издевается Курати над ничего не подозревавшим Кимура, – ей, видно, хотелось выместить на нем всю свою злость за прошлое. В подобных случаях Йоко вспоминала смутно сохранившийся у нее в памяти миф о Клеопатре. Когда Клеопатра, узнав, что ей грозит гибель, решила покончить жизнь самоубийством, она велела собрать всех рабов и отдать их на съедение ядовитым змеям. Сама же Клеопатра хладнокровно наблюдала, как корчатся в предсмертных муках невинные жертвы. Кимура казался Йоко символом ее проклятого прошлого. Тирания матери, интриги госпожи Исокава, гнет родни, изгнание из общества, домогательства мужчин, зависть женщин, которые