разглядывала, но чем больше Йоко смотрела, тем более расплывчатой она казалась, постепенно утрачивая четкие очертания. Как страшно! «Кимура пришел…» – почему-то решила Йоко, поддавшись наконец тому необъяснимому ужасу, от которого каждый волосок встает дыбом и ногти впиваются в кожу. Йоко хотела закричать, но голос ей изменил, только губы дрожали. Она стояла окаменев, подняв руки к груди так, словно хотела что-то отшвырнуть от себя.

Черная тень наконец шевельнулась, и Йоко поняла, что это действительно человек. Привыкшие к темноте глаза наконец узнали в нем Ока.

– Ах, это Ока-сан! – выдохнула Йоко, чуть заикаясь. Ока слегка покраснел и, как всегда, изящно поклонился ей. Она была ему рада, как если бы целый год провела в тюрьме, не видя ни одного порядочного человека. Ока казался ей добрым ангелом, посланцем того мира, с которым она давно порвала всякие связи. Растрогавшись, Йоко с трудом подавила в себе желание броситься к нему и крепко сжать его руку. Она не заметила, как села рядом с ним и, положив одну руку ему на плечо, а другой опираясь на циновку, вглядывалась в его лицо.

– Давно я не видел вас.

– Как хорошо, что вы пришли.

Они заговорили почти одновременно. Голос Ока вернул Йоко силы, совсем было ее покинувшие. И она в который уже раз убедилась, как важно в такие минуты присутствие мужчины, как необходима его мужская сила. Рука Йоко соскользнула с плеча Ока и стиснула его руку, лежавшую на колене. Рука была холодной.

– Как долго мы не виделись. Вы показались мне призраком. У меня, наверно, было странное выражение лица… А Садаё… Вы из больницы?

Ока, казалось, колебался, подыскивая нужные слова.

– Нет, я прямо из дому. Не знаю, как сегодня, но вообще, надо думать, дело идет на поправку. Как только проснется, плачет и зовет: «Сестрица, сестрица!» Жаль в такие минуты смотреть на нее.

Сердце Йоко разрывалось при мысли о Садаё. Ока, видно, заметил это, понял, что сболтнул лишнее, и, растерянно улыбнувшись, добавил:

– Но иногда она держится молодцом. Как только жар спадает, она начинает просить Айко почитать ей что-нибудь интересное и очень охотно слушает.

Йоко догадалась, что Ока хочет сгладить впечатление от своих слов. И хотя он делает это из добрых побуждений, чтобы успокоить ее, верить ему нельзя. То, что сообщала ей Цуя, раз в день ходившая в университетскую клинику, тоже не могло ее успокоить. «Неужели никто не скажет мне правды?» – с раздражением думала Йоко. Она ждала этого от Ока. А он тоже норовит приукрасить все, даже больше, чем Цуя. Если даже Садаё умрет, Йоко скажут то же, что сейчас сказал Ока. Никто не хочет быть откровенным с нею. Кровь бросилась Йоко в голову, – гнев оказался сильнее беспокойства о судьбе Садаё.

– Бедная Садаё… Наверно, очень исхудала, да? – пустила пробный шар Йоко.

– Нет, мне она не кажется похудевшей. Может быть, это потому, что я каждый день вижу ее, – ответил Ока, вытирая платком шею, расстегнув воротник и сделав такое движение, словно ему было трудно дышать.

– Наверно, не ест ничего?

– Ест только суп и жидкую рисовую кашу.

– Этого достаточно?

– Да, кажется…

«Нет, он бесстыдно врет», – сердито подумала Йоко. У выздоравливающих после брюшного тифа не бывает аппетита… Можно ли так лгать? Все лгут. И Ока – тоже. Говорит, что вчера ночью не оставался в больнице. Разве это не ложь? Теперь понятно, почему рука Ока, которую она держит в своей руке, так холодна. Ока привык к горячим от страстного возбуждения рукам Айко. Вчера эта рука… Йоко пристально смотрела на красивую руку Ока, белую и нежную, как у женщины. И эта рука вчера ночью… – Йоко подняла глаза на Ока. – И губы у него чересчур красные… Эти губы вчера ночью…

От злобы и ревности у Йоко потемнело в глазах. Она готова была вцепиться зубами в первую попавшуюся под руку вещь, и ей стоило немалых усилий сдержать себя. Из глаз полились горячие, обжигающие щеки слезы.

– Вы искусно лжете. – Плечи Йоко вздрагивали. При каждом толчке сердца голова дергалась, а волосы прыгали, как живые. Йоко достала платок из рукава кимоно и вытерла руку, в которой до этого держала руку Ока. Все, что Йоко видела, все, к чему прикасалась, вызывало в ней омерзение! Не дожидаясь ответа Ока, она выпалила:

– Садаё уже умерла. Вы думаете, я не знаю? При вашем с Айко уходе кто угодно мог благополучно скончаться. Вот уж повезло Садаё! О-о, Садаё!.. Ты и в самом деле счастливая… Ока-сан, расскажите лучше, как умирала Садаё. Умерла, так и не сделав последнего глотка перед смертью?[53] Умерла, пока вы с Айко гуляли в саду? Или же… или же уснула навеки на глазах злобно улыбающейся Айко? Какие были похороны? Где заказывали гроб? Для меня нужно заказать чуть побольше. Какая же я дура! Так хотела скорее выздороветь и не отходить от Садаё… А теперь ее нет. Ложь… Тогда почему же вы с Айко так редко меня навещали? А сегодня пришли мучить… насмехаться…

– Что за чушь! – не выдержал Ока, но Йоко не дала ему говорить.

– Чушь! – воскликнула она с истерическим смехом. – Верно… Ах, как болит голова. Я до дна испила чашу тяготевшего надо мной проклятья. Ну, а вам, разумеется, незачем волноваться. Я не собираюсь вам мешать. Я уже напрыгалась… Теперь ваша очередь. Ха, попробуйте, если сумеете… Если сможете прыгать, ха-ха-ха… – Йоко громко хохотала, как помешанная. Ока, которому было стыдно за нее, стоял весь красный, уставившись в пол.

– Послушайте! – твердо произнес он наконец.

– Послушаем. – Йоко строго посмотрела на Ока, но в углах ее губ змеилась едкая усмешка. В этой усмешке было достаточно яда, чтобы обескуражить Ока.

– Вы можете, конечно, не верить мне, я не в силах заставить вас. Но к Айко-сан я отношусь просто с