неразумный с ее стороны:
– Эх ты, еще дедом называешься. – Она жарила любимые Юрком яичные оладьи. – Родного внука не признал… «Шаман, шаман!» Сердца у тебя нет! И нюх потерял!
– А ты‑то признала? – не сдержался от внутренней радости Куров. – Кто давеча прибежал – «муданта спойма‑ла!»? А кто лукошком по морде ему? Молчала бы уж лучше.
– Хоть бы ойкнул! Обрадовался!
– Что мне ойкать? – ухмыльнулся дед и соврал на ходу: – Я как Юрко встретил на второй заставе, так сразу и узнал!
– Узнал?! И не сказал?!
– Нарочно не сказал… У самой, что ли, глаз нету? Вот и проверил твое женское чутье…
А сам в тот миг с ужасом подумал: что же это сотворилось с внуком, коли из здорового, румяного хлопца превратился тот в горбатого старика?
– Всю жизнь меня обманывал, – пожаловалась Оксане. – Хоть бы в старости пожалел…
– Думал поберечь тебя, дуру, – пробурчал Куров. – Да Оксанкины нервы. Еще напугаетесь…
– Сводите его в баню, Степан Макарыч. Может, отмыть да побрить – ничего будет… Может, обвыкнусь! – И заревела, теперь уже не от лука.
– Хватит выть! – приказал дед. – Баню‑то истопили?
– Выстывает уж, подбросила недавно. – Сова присосала челюсти и пошла на мировую. – Юрку я белье приготовила… Да ведь не желает идти, забыл, должно. Они ведь в Якутии там бань не знают.
– Ничего, вспомнит… А где мое белье?
– А оно у тебя есть? У последних кальсон мотня драная.
– Не драная. Это для повышения боеготовности.
Дед еще для порядка покрутился по хате, взял ножницы, бритвенный прибор, после чего демонстративно, под молчаливым взором старухи скрывая дрожь в руках, отлил горилки в пол‑литровую банку.
– Оладьи возьми, – сказала Сова и снова заплакала. – Может, вспомнит, так поест… От горе‑то, горе. Дождались внука!
Куров взял плошку с оладьями, под шумок прихватил хрустальные рюмки, малосольных огурцов и не спеша вышел на улицу.
Юрко сидел в яслях, по‑турецки сложив ноги, и задумчиво теребил свои свалявшиеся патлы.
– Ну что, внучок, пошли в баню? – предложил дед весело, а у самого кошки на душе заскребли – может, оттого, что открыт был лишь один, третий, глаз во лбу.
– Канул сахам кургыттара, – завороженно проговорил внук. – Арсан Дуолайя бар, айбасы кириккитте.
– Давай сначала в баню. А потом все твои айбасы и ки‑риккитте.
– Дыд Кур… Канул сахам.
– Кто канул‑то?
– Юрко канул сахам кургыттара. Алмас як! Тундара, ятимать.
– Да наплюй ты на алмазы! Живой вернулся, и ладно. Вот плохо – язык родной забыл.
– Ызык сапыл… Канул.
– Давай выпьем за встречу! И не расстраивайся. Канул, канул… Да не канул! А язык мы выучим! Вот сейчас и начнем. Держи рюмку!
Юрко рюмку взял, понюхал и брезгливо, как‑то по‑собачьи отфыркнул запах, отчего бородища его зашевелилась как живая:
– Айбасы!
– Да, парень, крепкая! – обрадовался Куров. – Горилка называется, помнишь? Огненная вода?
– Мори… морилка, – промямлил внук. – Злой дух, однако…
– Не морилка, а горилка!
– Корилка…
– Вот! Способный ты к языкам! Это надо – алмазов не нашел, а шаманскую мову выучил. Там что, тоже заставляют государственный язык учить?
– Учиннаах лабба урун!
– А, понял! Значит, кто не учит, тот не ест… Ну, со свиданьицем, внучок!
– На вот, держи огурец! Малосолок, ты любил когда‑то… Гурки?
– Курки, – показал Юрко пустые, детские десна. – Супа як, ссынка, ятимать. Долгунуну сохнут!
– Цинга, – догадался дед. – Оладьи бери, горяченькие еще. И жевать не надо. Знаю, что такое цинга…
Юрко боязливо сунул оладышек в рот, кое‑как повалял во рту и проглотил.
– Санаабар. – Он встал и осторожно высвободил бубен. – Юрко шаман уркиях. Айбасы кириккитте.
– Погоди, ты куда? А в баню?
– Батур тыала хотун.
