прошлое представлялось ему как бы настоящим… Но его надежды шли дальше; он хотел не «пакибытия» (жизни по смерти), не «бессмертия» (жизни вечной), но, по точному смыслу христианского обетования,
дальше повторения античного гимна Адонису, этому прообразу воскресшего Христа:
И только в раскрытии учения о Вечной Женственности он решался ближе подступать к своим самым заветным верованиям. Всем памятны «шутливые стихи», в которых Вл. Соловьев воспроизвел «самое значительное» из того, что с ним случилось в жизни, и где все «что есть, что было, что грядет вовеки» воплощается в —
Все помнят также веселое «Слово увещательное к морским чертям», где он пророчествует:
Любовь – сила спасающая в человеке; Вечная Женственность – сила, спасающая мир. Ее прихода «ждет», по нем «томится природа»; и Зло уже бессильно этот приход «замедлить» или «одолеть». Последнее ожидание человека,
«Изида трехвенечная» (Изида-Астарта) давала только возрождение. За веснами следовали весны: жизнь из жизни. Гимн Вл. Соловьева говорит о воскресении, за которым не нужно больше ни возрождений, ни смерти.
Таков, в беглом очерке, круг настроений, образующих поэзию Вл. Соловьева. Тесная связь их между собою делает из них стройное целое, отражающееся и во всех подробностях. Но эта же стройность мировоззрения затрудняет и без того не всегда легкое понимание отдельных стихотворений. Чтобы верно истолковать и оценить каждый стих, даже каждое выражение, надо постоянно сознавать их отношение к основным убеждениям поэта. В устах Вл. Соловьева иные слова часто имели совершенно новое и неожиданное значение. Сам поэт, привыкший к тонкостям умозрения, мало заботился о том, чтобы уяснить смысл своих стихов.
Поэты, получившие «дар безумных песен», мало пользуются благосклонностью читателей. Поэты, трудные для понимания, тем более. Внешняя форма стиха у Вл. Соловьева – тусклая, не бросающаяся в глаза, гораздо менее своеобразная, чем его проза. Его размеры довольно разнообразны, его стих достаточно звучен, но стихотворцу (в собственном смысле) не приходится учиться у него ничему новому. Несмотря на все это, стихи Вл. Соловьева были оценены гораздо справедливее, чем многих других. Конечно, тому способствовала его известность как философа и публициста. Но и без того, хотя, может быть, позднее, через десятки лет, его поэзия должна была дождаться своих читателей. В ней есть самое важное, что можно требовать от поэзии: новый строй души, и притом «души высокий строй», как говорил Тютчев.
За последние годы жизни Вл. Соловьева во всех его произведениях чувствовалась какая-то особая мощь, какая-то обостренность дарования. Поэт и мыслитель подступал к самым заветным вопросам современного человека, к его самым мучительным соблазнам… И к властному голосу Вл. Соловьева прислушивались, как к словам учителя; за ним признавали право судить… Смерть неожиданно прервала эти столь нужные нам поучения. Но чтобы остеречься от лишних сетований, вспомним, что сам он пытался угадать смысл и нравственную необходимость даже в выстреле Дантеса, разрушившем «божественный фиал», как «сосуд скудельный».
К. Р
Из отзывов современников
Его императорское высочество государь великий князь Константин Константинович, второй сын в Бозе почившего великого князя Константина Николаевича и августейшей супруги его великой княгини Александры Иосифовны, родился в Стрельне 10 августа 1858 года. В тот же день высоконоворожденный великий князь, по высочайшему его императорского величества приказу, был назначен шефом 15-го Тифлисского гренадерского полка, которому приказано именоваться впредь 15-м Тифлисским гренадерским его императорского высочества великого князя Константина Константиновича полком и указано состоять его высочеству в полках: Л.-гв. конном, Измайловском, Л.-гв. в Батарейной № 5 батарее, 3-й гвардейской и гренадерской артиллерийской бригады и в гвардейском экипаже.
Святое крещение его императорского высочества государя великого князя Константина Константиновича состоялось по заранее утвержденному церемониалу в субботу, 26 сентября 1858 года, при чем восприемниками были: его императорское величество государь император Александр II Николаевич, ее императорское величество вдовствующая государыня императрица Александра Федоровна, владетельный великий герцог Ольденбургский, владетельный герцог Саксен-Альтенбургский Эрнест, герцог Иосиф Саксонский, герцогиня Саксен-Альтенбургская Мария и их императорские высочества великая княгиня Ольга Федоровна и великая княгиня Елена Павловна. После совершения таинства при 301-м выстреле из пушек Петропавловской крепости и «колокольном звоне у всех церквей» на высоконоворожденного великого князя были возложены, согласно установлению, знаки ордена св. апостола Андрея Первозванного. Августейший родитель его высочества великий князь Константин Николаевич, состоявший в звании генерал-адмирала и управлявший морским ведомством на правах министра (1855–1881), сам горячо любивший морское дело и преданный ему, второго сына своего, великого князя Константина, уже с детства предназначил для службы во флоте.
Воспитание и образование великого князя Константина Константиновича велось под непосредственным наблюдением августейших родителей его высочества. Надо ли говорить, что благодаря именно этому обстоятельству, развитию врожденных художественных наклонностей молодого великого князя в программе воспитания и образования его было отведено далеко не последнее место. Великокняжеский отрок, родившийся «под звездою счастливою» и взрощенный «судьбою в цветах и счастье и любви», с ранних лет полюбил музыку и литературу и стал усердно заниматься ими, изучая европейскую литературу и знакомясь с ее представителями в подлинниках, не говоря уже об отечественной, – лучшие представители которой постоянно окружали августейшего родителя его высочества».
«В современной поэзии есть старое течение ее, берущее начало из поэзии Пушкина: Тютчев, Фет, Майков, Полонский, Голенищев-Кутузов, Апухтин, Андреевский и т. д. составляют это течение, имена эти хранят классические традиции пушкинской поэзии. К этой группе поэтов принадлежит и К. Р. По размерам дарования он – самый младший среди них. „Круг нашего поэта, переносим слова Тургенева о Тютчеве на нашего поэта, не обширен, это правда, но в нем он дома. Талант его не состоит из бессвязно разбросанных частей, он замкнут и владеет собой, в нем нет других элементов, кроме элементов чисто лирических, но эти элементы определительно ясны и срослись с самою личностью автора, от его стихов не веет сочинением, они все кажутся написанными на известный случай, как того хотел Гёте, то есть они не придуманы, а выросли сами, как плоды на дереве… Самые короткие стихотворения нашего поэта почти всегда самые удачные. Чувство природы в нем необыкновенно тонко, живо и верно: он, говоря словом, не совсем принятым в хорошем обществе, не выезжает на нем. Не принимается компоновать и раскрашивать свои фигуры“