Картина оказалась портретом. На нём была изображена хозяйка в девичестве, со старомодной причёской «конский хвост». Вежливая старушка постояла у своего портрета, вздохнула, снова задёрнула занавеску и удалилась на кухню.

Щётка нашла под кроватью аккуратно свёрнутый половичок, повозилась, завернулась в него и, пригревшись, задремала.

Уже под утро её разбудило шипение. Щётка мгновенно стряхнула с себя сон и насторожилась. Шипение повторилось.

«Кошка!» – подумала Щётка, и коротко стриженная её шерсть стала дыбом.

Она выбралась из-под кровати и огляделась.

Старушка спала, укрывшись пикейным одеялом. Губы её были сложены в трубочку, и вместе с дыханием из них вырывался тоненький тихий свист. На низкой тумбочке рядом с кроватью лежал белый мешочек. Горловина мешочка с продёрнутым шнурком была не затянута. Оттуда снова донеслось шипение.

Щётка встала на задние лапы и, положив передние лапы на край столика, фыркнула и сунула морду в холщовый мешок. В нос ей ткнулось что-то холодное и твёрдое. Щётка от испуга взвизгнула и с натянутым на морду и на глаза мешочком, ничего не видя, заметалась по комнате.

– Караул!.. – запричитала вежливая старушка. Она вскочила с постели и часто зашлёпала по полу сухонькими пятками. – Грабят!.. Слышишь, нас грабят! – завопила она и, лязгнув щеколдой, распахнула дверь.

Обезумевшая от страха Щётка прыгнула что было силы на свет и опрометью помчалась по мокрой от росы траве, стараясь освободиться от мешка.

Кругом шумел лес. Крики старушки еле доносились сквозь шелест листвы.

Щётка остановилась, перевела дух и снова стала вертеть головой и тереться мордой о траву.

Мешок стал легче: что-то тяжёлое выпало из него и шлёпнулось с глухим стуком.

Щётка пробежала ещё немного. Наконец ей удалось сбросить с глаз ненавистный мешок.

Собака громко фыркнула и, тяжело дыша, в изнеможении опустилась на траву, далеко высунув язык.

В лесу наступило утро.

Нет, жизнь совсем не так плоха, как может показаться. Утонувший и вновь воскресший Фок помаленьку приходил в себя. Учитель был настолько растроган всей этой историей, что даже разрешил Фоку вырезать ослика из брюквы.

Утро выдалось лучше не надо.

Насвистывая, Фок взбежал по тропинке на зелёный бугор, тот самый, на котором он ещё совсем недавно лежал без чувств.

– Сорок одна пробоина в дырявой голове! – выругался Фок и скинул ранец с плеч. Он вспомнил про марку со слоном, которую обещал принести своему другу Чистой Пятке. Неужели он позабыл эту марку дома?

Он положил ранец на траву, опустился на одно колено и стал расстёгивать пряжку.

Вдруг в траве что-то блеснуло. Точно солнечный зайчик в окне.

Фок протянул руку, зачем-то пополз по траве и, зажмурив глаза, схватил выпуклый, вроде луковицы, металлический предмет.

Фок открыл глаза и ахнул.

Часы! Только не такие, как носят на руке, и не те, что висят на стенке. Часы были древние, карманные, с потрескавшимся циферблатом и длинной цепочкой. Фок погладил крышку, даже понюхал толстое стекло. Потом наклонил к часам ухо – они шли! Да, часы тикали, чинно и неторопливо.

«Ну и здорово! – решил Фок. – Это будут их общие часы, его и Чистой Пятки. Настоящий корабельный хронометр! Не всегда же определять время по солнцу и звёздам».

Фок ещё раз послушал, как тикают часы, потёр их о щёку и тогда только вспомнил про марку. Сжимая в одной руке часы, другую Фок запустил в ранец. Марка была здесь, в сложенной промокашке.

Фоку стало совсем весело. Закинув ранец за спину, он обмотал цепочку вокруг пальцев и, размахивая часами, припустился бегом по тропке.

– Вот это часы! – сказал Чистая Пятка. Он поджидал Фока на школьном крыльце. – Я таких не видывал.

– Это теперь наши с тобой часы. По очереди. На, держи! – И Фок протянул приятелю часы, а сам полез в ранец за маркой.

– Кто это подарил тебе такие замечательные часы? – спросил учитель Так-Так.

– Никто не подарил, – просиял Фок. – Их в траве кто-то посеял, а я нашёл.

Учитель Так-Так задумался и отшвырнул камешек носком ботинка.

– Так-так, прелестно! Если ты их нашёл, – произнёс он, поднимая и опуская указательный палец, точно решал задачу, – значит… значит, часы кто-то потерял.

– Пускай не теряет, – нахмурился Фок. – Часы теперь наши, наши с ним. – И он кивком показал на Чистую Пятку.

– Погоди, – сказал учитель, – давай подумаем. Хозяином таких часов мог быть человек пожилой. Наверное, он шёл по тропинке, устал и присел на траву передохнуть. Тут-то они и выскользнули из кармана.

– Если так, – вмешался Ушастик, – этот человек, который потерял, носил часы долго, всю свою жизнь. Вот и хватит, пусть другие носят.

– Нет, – сказал учитель твёрдо, – человек, потерявший такие часы, наверняка расстроился. И я прошу вас рассказать всем своим приятелям и знакомым, а они пускай сообщат своим знакомым, что часы отыскались. Не может быть, чтобы добрая молва не нашла хозяина часов. А вдруг это были для него не просто часы? Бывают очень дорогие для человека вещи – не потому дорогие, что дорого стоят, – ох как обидно их терять… Если хотите, как-нибудь я расскажу вам одну историю.

– Хотим! Хотим! – запрыгали школьники.

– Ну хорошо, – согласился учитель. – Не забудьте всем сказать про находку.

– Не забудем, обязательно не забудем, – ответила за всех Ленточка.

– А теперь прошу за парты! – сказал учитель.

– Вы обещали историю рассказать! – закричали школьники, когда уроки кончились.

– Ах да, – вспомнил учитель Так-Так. Он захлопнул журнал и прошёлся по классу.

– Когда-то отец подарил мне глиняную дудочку… Я был тогда школьником, совсем как вы.

– Не может быть! – вставил Фок. – Вы, учитель, были школьником?

– Честное слово, – серьёзно ответил учитель. – Так вот, отец подарил мне глиняную дудочку, объяснил, что называется она окариной. И показал, как играют на ней.

Дудочка-окарина была гладкая, покрытая чёрной блестящей глазурью. В ней было десять отверстий – по одному на каждый палец. Я мало-помалу выучился играть на своей окарине.

– Красиво она играла? – спросила Ленточка.

– Как вам сказать… – задумался учитель. – Я ведь не был настоящим музыкантом, да никто и не учил меня. Мне нравилось, что звук окарины похож на голос кукушки и что вечером дудочка поёт не так, как утром. Голос у неё был не слишком громкий и никому не мешал. Отец любил слушать, как я играю. Он приходил вечером с работы, ложился на диван, а ноги закидывал на табурет. Прямо в сапогах. Да, он за день уставал, и мать не ругала его.

Я брал окарину и наигрывал любимую музыку отца – весёлую песенку про осенний вечер, про то, как трещат поленья в печке, а дождь и ветер, понимаете, напрасно стучатся в стекло.

Я играл и играл эту песенку, а сам всё смотрел на отца. Как сейчас вижу, он лежит на спине, подложив ладони под голову. От его чёрной макушки до носков сапог было так далеко! Он был большой, мой отец. И я… как бы вам сказать… любил его. Что ты хочешь спросить?

– Все дети должны любить своих родителей, – сказал Ушастик и спрятал записную книжку, куда заносил разные умные мысли.