Новосибирске, тоже весной, труба там лопнула, пока чинили-заваривали — три дня горячей воды не было. Так три дня разбитым и ходил, как работал — вспоминать тошно. А Коля, наоборот, холодный душ предпочитает, прямо ледяной, верит в него, бугай здоровый, как в панацею. Причуды человеческого организма…

На телефонном узле Дан управился скоро: очереди там не было, скучающая девушка приняла деньги, выписала разные квитанции, послала на склад. Там Дан получил мышиного цвета аппарат с электрической лампочкой под стеклом на передней панели: когда звонит, значит, лампочка и загорается. Договорился — тут уж он на обаяние телефонную барышню взял, на обаяние плюс контрамарка на две персоны в цирк на вечернее представление, — что мастер к нему прямо сегодня и явится. С семнадцати ноль-ноль его ожидать.

До семнадцати ноль-ноль оставался час с лишним. Полученная утром зарплата отягощала карман, и Дан решил подскочить в букинистический отдел Дома книги, где имелась у него знакомая девица, большая любительница нетленного циркового искусства. Поймал такси, поехал.

Едучи, вспоминал Олино обещание про Дом книги, посмеивался про себя, а между тем точила его малюсенькая надежда на то, что чудо не обманет, ждет его там книга желаемая, заветная, мечта коллекционера, давно, впрочем, заказанная той девице. Нет, он не верил в то, что наличие книги объяснится Олиным обещанием, при чем здесь она? Да и не знала Оля, какой раритет ловит он по букинистическим магазинам, сказала просто так, ради шутки: чего только не предложит светская беседа, каких таких куртуазных поворотов не предположит! Нет ничего легче, чем обещать несбыточное, от тебя не зависящее.

«Ах, я так мечтаю встретить человека, который во всем поймет меня!..»

«Милая, верьте мне — я волшебник! — вы встретите его, и очень скоро…»

Разве сам Дан с игривой легкостью не представлялся волшебником: с него не убудет, а даме приятно, хотя она ни на секунду Дану не верит, понимает, что все это — игра, и охотно играет в нее, потому что Дан ей нравится, и она вообще-то надеется, что он и есть тот самый человек, «который во всем поймет». Было такое, старый ловелас? Было, чего греха таить. Так ведь там человека даме пророчишь, на всю жизнь счастье обещаешь, а здесь — книга… Разве это масштаб?..

Девица из Дома книги Дану заулыбалась, подмигнула заговорщицки и выложила на прилавок — вот радость-то! — красный с золотом томик «Седой старины Москвы» — отличный путеводитель по городу, выпущенный издательством Морозова аж в 1893 году. Дан много лет собирал старые путеводители, а московские — особенно, любил ветхие карты и городские планы, а за этим морозовским изданием гонялся давно: видел его в одном доме и возжелал иметь непременно.

— Вчера один старичок сдал, — доверительно сообщила девица. — Вы на состояние взгляните: как новенькая!

Книга и вправду гляделась новой, будто неведомый Дану старичок почти не открывал ее, держал на полке, нечитаную, с конца прошлого века.

— Берете?

— Вопрос! — Дан, боясь, что за эти минуты книга исчезнет с прилавка, а то и вовсе в воздухе растворится, пулей помчался в кассу, вручил девице чек, уложил в чемоданчик заветный томик и несколько ошарашенный вышел на улицу.

Радость бестелефонного жильца, которому наконец-то ставят аппарат, объяснять вряд ли нужно: она близка и понятна любому человеку. Но стоит поверить, что радость истового коллекционера-книжника, обретшего давно желаемую книгу, ничуть не меньше. Две радости в один день — не много ли для одного? Дан считал, что не много, в самый цвет. Пора было спешить домой, чтобы достойно завершить телефонную эпопею: вот-вот заявится, мастер.

Одно только омрачало хорошее настроение: обе радости были предсказаны Олей, среднестатистической Кассандрой из ночного троллейбуса. Да, она могла пообещать Дану телефон — просто так, из приязни, ради красного словца. Но ведь телефон-то ставят… Да, она могла напророчить удачный визит в Дом книги — чего ей стоит, вежливой женщине, и Дан своего желания от нее не скрыл. Но ведь визит-то и вправду удачный…

Конечно, ни в какой «кассандризм» Дан не верил. Вспомнил день пятилетней давности, когда у друга Коли дочь Машка родилась, дали ему звание заслуженного артиста, и по лотерее выиграл он стиральную машину, впоследствии получив выигрыш наличными.

Вечером того счастливого дня, сидя за бутылкой шампанского, ничуть не удивленный событиями, Коля заявил:

— Сегодня я стал средоточием мировой флуктуации.

Дан, помнится, чуть со стула не упал. В Колиных устах сие прозвучало столь же странно, как, например, грубая тирада в устах розовой выпускницы Смольного института благородных девиц.

— Средоточием чего? — выдавил из себя Дан.

— Тебе, старый, не понять. Читай словарь иностранных слов, станешь образованным, как я.

— А все ж объясни необразованному.

— Флуктуация, старый, это… — тут он повспоминал малость и выговорил без запинки: — Это наименее вероятное отклонение от наиболее вероятного состояния.

— А попроще можешь?

— Проще некуда… — выдул бокал шампанского, презрительно поглядел на Дана. Однако смилостивился: — Ладно, болезный, слушай сюда. Наиболее вероятное состояние — это что? Это я в лотерею рупь выигрываю, в главке мне звание зажимают, как водится, вместо него почетную грамоту суют, Люська девку рожает не сегодня, а в срок — через неделю. Ну, допустим, чего-нибудь одно все же случится, скажем, Люська рожает. Это похоже: у нее схватки еще вчера начались. Но чтоб все три события, в один день — так не бывает. Ан нет, произошло. Почему, спросишь?

— Почему? — послушно спросил Дан.

— Флуктуация. Научное явление.

— Откуда ты про нее знаешь?

— Держу ушки на макушке, ватой не затыкаю. Был в первопрестольной в одной компахе, там физик бородатый про нее плел. Я и запомнил.

И Дан запомнил. И теперь всерьез подумал, что тоже стал средоточием мировой флуктуации. На нынешний день. И Оля здесь ни при чем: флуктуация, как сказал друг Коля, явление научное, а научные явления волшебству не подвластны.

И, только придя домой, сообразил, что Оля в студию так и не позвонила.

С утра репетиция негаданно отменилась: приехали киношники, заставили зал с манежем прожекторами, изображали что-то «из цирковой жизни».

Тиль даже калоши не снимал. Постоял, посмотрел на кинодейство, сказал ворчливо:

— Лентяям всегда везет, — и добавил для вящей ясности: — Это я о тебе, Данчик.

— А я понял, — кивнул Дан, — о ком же еще…

Сам-то он не прочь был покидать — по крайней мере ему так казалось, — чувствовал некий рабочий зуд в ладонях, считал, что вполне способен горы своротить. Если невысокие.

— Был бы ты умный мальчик, — сказал Тиль, — ушел бы в коридор и позанимался.

— В коридоре дует, как в трубе.

В коридоре и вправду дуло, сквозняки гуляли от дверей к окнам, и вахтер у доски с ключами сидел в овчинном тулупе и заячьей ушанке.

— В какой трубе, Данчик? — поинтересовался Тиль, любящий во всем точность.

— В аэродинамической. Я домой пойду, Тиль.

— Дома тоже можно тренироваться.

— У меня потолки низкие. Завтра в десять как штык, — и ретировался, чтобы не объяснять