честно… Это страшно — жить полуфабрикатом, Истомин: я еще не стала тобой, но уже не была собой…
— Я тебя не понимаю, — нервно сказал Истомин.
— Все ты понимаешь, не ври. Ты же у нас инженер человеческих душ, как ты сам о себе думаешь. Ты же не смог быть просто инженером, не захотел, и, наверно, правильно сделал. Ты нашел призвание, Истомин?
— Я его не искал. Я знал о нем всегда: и когда был студентом, и когда стал инженером… Кстати, подруга, не ты ли мне долдонила: пиши, пиши, пиши? Не ты ли убеждала: бросай к черту свои самолеты, кропай нетленки?
— Я долдонила, я.
— Значит, понимала меня? Прониклась, так сказать, ситуацией…
— Я всегда тебя понимала. Поэтому и ушла…
— Опять двадцать пять, отдай за рыбу деньги! — В сердцах Истомин пустил непонятное крылатое выражение, ненавязчиво полученное им в наследство от далеких рязанских предков.
У него постепенно крепло желание открыть на ходу правую дверь и легонько подтолкнуть в мелькающее пространство непрошеную спутницу. Но кого, спрашивается, подтолкнешь, если спутница сама утверждает, что ее нет, что она — облако в джинсах популярной фирмы «Ли»? Да и если б была — как можно! Истомин свято чтил Уголовный кодекс, любил к месту его цитировать, да и гуманен он был, «инженер человеческих душ», миролюбив и кроток, тараканов — и тех жене доверял давить, сам не марал подошвы домашних тапок.
Поэтому, сменив гнев на милость, хотел сказать что-то нейтральное, теплое, душевное, но не успел. Сзади, как гром небесный, раздался трубный глас дорожного бога, усиленный казенным репродуктором:
— Водитель автомашины ноль три — двадцать, прекратите движение и поставьте транспортное средство на обочину.
Истомин матюкнулся про себя, лихорадочно соображая, что же он такое сотворил, какой пункт священных правил дорожного движения ненароком нарушил. Семнадцать лет непрерывного водительского стажа — в любое время года, в любую погоду, и в снег, и в ветер, и в звезд ночной полет — научили его не нарушать по неведению: водители с таким опытом если и нарушают, то сознательно, они смело идут на вполне обдуманный риск, не опасаясь вредных для себя последствий.
Похоже, скорость превысил, решил Истомин и погнал, тормозя, «жигуль» на обочину.
Канареечных цветов машина ГАИ объехала истоминское транспортное средство и встала чуть впереди. Из нее неторопливо вылез невысокий, но крепкого телосложения капитан и, лучезарно улыбаясь, направился к машине ноль три — двадцать. Истомин тоже вышел на волю и ждал капитана, улыбаясь ничуть не менее лучезарно.
— Инспектор ГАИ капитан Спичкин, — представился капитан Спичкин. — Почему нарушаете, товарищ водитель? Почему вы двигались по трассе со скоростью сто километров в час?
— Не иначе случайно. Не иначе задумался, — срочно повинился Истомин, лихорадочно между тем вспоминая, где он слышал фамилию Спичкин как раз в приложении к работнику доблестной Госавтоинспекции. — Я, товарищ капитан, сто лет ничего не нарушал, мне это по должности не положено. — И он протянул Спичкину ворох красивых удостоверений, где говорилось, что без него, без Истомина, советская милиция пропадет, захиреет.
Капитан Спичкин все удостоверения внимательнейшим образом рассмотрел, вернул Истомину и сказал не без должного уважения в голосе:
— Это все, конечно, хорошо, Владимир Петрович, но можно мне одним глазком глянуть на ваше
— Что за вопрос, товарищ капитан! — засуетился Истомин, полез в карман за правами, и вдруг его — не карман, вестимо, а Истомина — осенило: — Слушайте, а вас случайно не Валерианом Валериановичем зовут?
— Так точно, — ответил Спичкин, немало удивившись и удивление свое от нарушителя не скрыв. — А откуда вы знаете?
— Мне о вас рассказывал мой друг, известный артист театра и кино Станислав Политов, которого вы спасли от пучин полноводной реки Яузы.
— Было дело, — зарделся и потупился мужественный капитан. — А что он вам говорил?
— Только хорошее! Только слова благодарности! — уверил капитана Истомин. — Но, помнится, он называл вас старшим лейтенантом… И вообще: вы же были в Москве…
— Меня повысили в звании, — сообщил Спичкин, — и бросили на прорыв. Я теперь в области батальоном командую. — В голосе капитана звучала законная гордость, а вовсе не сожаление о потерянном теплом московском местечке. Он козырнул: — Можете следовать дальше, Владимир Петрович, только следите внимательней за показаниями спидометра.
— Непременно, — горячо уверил его Истомин, — глаз с него не спущу.
— А вот это лишнее, — солидно пошутил Спичкин, — глаз надо с дороги не спускать. Помните, что вы не один на ней. Не забывайте о других. Вы успеете среагировать — встречный запоздает, вот и авария…
И, опять козырнув, направился к своей «канарейке». Но вдруг обернулся, сказал застенчиво:
— А товарищу Политову — мой большой привет…
— Передам, — пообещал Истомин, очень собой довольный, очень довольный собственной памятью, опять — в который уже раз! — выручившей его, довольный своей удачливостью, своим тонким чутьем, позволяющим ему легко ориентироваться в темном лесу чужой психики. В данном случае милицейской.
Анюты в машине не было. То ли она испугалась капитана Спичкина, то ли вышел временный срок ее пребывания в дороге Москва — Ярославль и она, как собиралась, вернулась к своим расчетам, к своим больным и беременным сотрудникам, но испарилась она из машины как сон, как утренний туман.
А может, она и была сном или утренним туманом… Зато на ее месте, на правом сиденье, сидел некто плотный, темно-зеленый, низенький и пыльный, в картонном каком-то сюртучке и полосатых аэробических гольфиках, сам перепоясанный потрескавшимся от времени сыромятным рыжим ремешком. Сидел он, откуда ни возьмись, на правом сиденье, ерзал на нем, подскакивал, гнусно подмигивал Истомину, мерзко подхихикивал, чем-то шуршал бумажно.
— В чем дело? — намеренно хамским тоном спросил Истомин, не садясь в машину, а ожидая на обочине, пока непрошеный субъект выкатится из белого домика на колесах, очистит помещение.
— Ехать надо, Истомин, ехать. И поскорее, поскорее, тебя там ждут не дождутся. Включай зажигание и погоняй, погоняй, пока Спичкин не очухался, — скороговоркой зачастил субъект.
Голос у него был тонкий, даже писклявый, неинтересный голосишко был у картонного типа. Поскольку имени у него не окажется — это автор чуть-чуть вперед забегает, — так и назовем его: Безымянный, с большой буквы.
— Ты кто? — ошарашенно спросил Истомин.
— Садись, говорю. По дороге все разъясню.
Истомин сел за руль, этаким роботом-автоматом тронул «жигуль», лишь в зеркальце заднего обзора машинально отметил, что капитан Спичкин развернул свою птичку-канарейку и помчал ее в сторону столицы, в сторону дислокации вверенного ему гаишного батальона.
— Хорошо водить научился, — похвалил Истомина Безымянный, — уверенно держишься, не лихачишь. А ведь, помнится мне, еще в институте права получил, так?
— Где получил, там и получил. Тебе-то какое дело, — грубо ответил Истомин, разгоняя авто до разрешенных властями девяноста километров в час.
— Откуда ты взялся такой красивый?
— А что? — Безымянный нахально развернул к себе зеркальце, посмотрелся в него. — Мальчик что
