— Но ведь тебя там, — он почему-то тычет пальцем в небо, — за границей, знают. Ты доктор наук, твои работы переведены на английский. Эти господа о тебе еще в Москве спрашивали. Так что ты к этому подготовься.

— Что же, мне для этого в смокинг облачаться? — ворчит Костров.

— На смокинге не настаиваю, а вот о чем будешь говорить с ними, подумай. Да учти, что это не представители дружественного демократического государства. К тому же с ними журналисты. Эти могут написать такое, о чем ты даже и не собираешься говорить.

— Так за каким же чертом тогда мне с ними встречаться? — злится Костров. — Если они могут написать такое, о чем я с ними говорить не собираюсь, так у них вообще нет необходимости во встрече со мною.

— Поэтому-то и нужно не молчать, а говорить, — поучает Басов. — Там, где ты промолчишь, они и напишут за тебя. А говорить нужно, опять-таки помня, с кем имеешь дело, — дипломатично, всего не выкладывая. Избави тебя бог бухнуть им, что у нас ничего пока не получается, чтобы они потом не раструбили на весь мир о нашем бессилии…

— Ну ладно, — резко обрывает Костров. — Будем считать, что инструктаж окончен. Сам как-нибудь соображу, о чем с ними разговаривать. Дай только мне хорошего переводчика.

— Переводить тебе будет Галина. Я уже предупредил ее. А ты помни, что у тебя партийный билет в кармане…

Кострову хочется сказать, что партийный билет у него не только в кармане, но нет никакого желания продолжать разговор с этим человеком. Он лишь вспоминает с невольной усмешкой: «А ведь верно изрек кто-то: покажись мне, каков ты в начальниках, и я скажу тебе, что ты за человек».

Вопреки опасениям Басова, американцы ведут себя очень деликатно. Вопросы задают деловито и дружелюбно. Даже журналисты вполне корректны. Да и Галина переводит так, что ответы Кострова их вполне удовлетворяют. Алексей, хотя и не решается говорить по-английски из-за плохого произношения, но понимает почти все, что спрашивают американцы и что переводит им Галина. Старший из американцев и сам, оказывается, ведет исследование космического радиоизлучения, но потерял уже всякую надежду на возможность уловить сигнал искусственного происхождения.

— Ну, а как вы? — спрашивает он. — Все еще надеетесь?

— Все еще, — не очень охотно отвечает Костров.

— И вас не смущают ни новые гипотезы, ни новые данные о строении Вселенной?

— Нет, не смущают. А какие, собственно, новые данные?

— Красное смещение, например.

— Этим новым данным более двух десятков лет, — усмехается Костров.

— Но теперь они бесспорны. Бесспорна в этой связи и гипотеза расширяющейся Вселенной.

— Вселенной?

— Ну хорошо, допустим, не всей Вселенной, а лишь Метагалактики. Это не меняет существа моей точки зрения на эволюцию органической материи.

— А какими же еще новыми данными вы располагаете?

— Существованием вещества и антивещества.

— Так-так… — Костров начинает понимать «точку зрения» американца. — Метагалактика, значит, расширяется, и где-то на периферии вещество ее встречается с антивеществом соседней Метагалактики. Аннигиляция, грандиозный взрыв, превращение вещества в излучение — и все сначала? Эволюция Метагалактики через катастрофу?

— Совершенно верно, — убежденно кивает головой американец. — И если это так — а я не сомневаюсь, что это именно так, — значит, нет никаких объективных оснований полагать, что на какой-то из галактик живая материя достигла большего совершенства, чем у нас, ибо все эти галактики существуют не многим дольше нашей солнечной системы.

— Вы полагаете, значит, что процесс эволюции органической материи протекает всюду одинаково?

— Да, более или менее. Разница в несколько миллионов лет тут не имеет никакого значения. Для развития живых существ от первичной белковой молекулы до хомо сапиэнс [3] требуются, как известно, миллиарды лет. Думается мне даже, что нашей планете просто посчастливилось завершить эволюцию органической материи созданием современного человека в такой короткий срок. А так как эволюция не только органической, но и вообще любой материи конечна — я имею в виду те космические катастрофы, в результате которых все приходит в исходное состояние проматерии, — то живые существа лишь в исключительных случаях успевают развиться до состояния мыслящих.

Американец говорит так убежденно, что у Кострова пропадает всякая охота спорить с ним. Разубедить его можно разве что конкретным фактом приема искусственного сигнала из Космоса.

— В связи с этим, — продолжает американец, — просто непостижимо, каким образом кому-то тут у вас удалось принять чуть ли не целую радиопередачу с дзеты Люпуса. Об этом только что сообщил нам ваш директор.

Костров с Галиной смущенно переглядываются, не зная, что ответить. Хорошо еще, что гость не просит разъяснений. А когда они уходят наконец, Алексей с досадой спрашивает Галину:

— Что же такое мог сообщить им Михаил Иванович?

— Это он о Климове, наверное, раззвонил, — хмурится Галина. — Климов действительно принял сигнал, непохожий на излучение водорода, но нет ведь пока никаких доказательств, что он имеет искусственное происхождение. Надо спросить Басова, зачем он болтает об этом раньше времени.

— Э, не стоит! — вяло машет рукой Костров. — Теперь этого все равно не поправить.

К концу дня Галина все-таки заходит к Басову. Она застает его мирно беседующим с комендантом Пархомчуком. Пархомчук чрезвычайно любознателен. Его интересует буквально все, особенно астрономия.

Галине нравится этот бодрый, по-военному подтянутый человек, хотя в последнее время у него вошло в привычку на любую просьбу отвечать в мрачном тоне: «Ладно, сделаю, если буду жив…»

На вопрос, чем вызвана такая неуверенность в собственном будущем, он изрекает: «Долго ли в наше время инфарктов и термоядерного оружия отдать концы?»

С Басовым, судя по всему, он ведет сейчас какую-то глубокомысленную беседу. Галина слышит:

— А что, Михаил Иванович, здорово, пожалуй, поумнеют люди лет эдак через пятьсот? Я ведь по себе вижу. Ну что я знал, работая в пожарной команде? Разве мыслимо даже сравнить те мои примитивные познания с тем, что я тут у вас постиг? Имел я разве полное представление, что такое Галактика, к примеру, или Метагалактика? А о таких терминах, как альфа и бета магнитноионных компонент, и не слыхал даже. Подумать только, какие это слова! А техника ваша? Параболические рефлекторы, синфазные антенны с полуволновыми диполями, экваториальные установки. Вот я и интересуюсь, что же будет с человечеством через пять веков?

— Кто-то из зарубежных ученых, — усмехается Басов, — на подобный вопрос ответил примерно так: лет через пятьсот человек по уму будет настолько превосходить современных людей, насколько современные люди превосходят корову.

Пархомчук счастливо улыбается. Видимо, его восхищает такая перспектива. Но тут уже Галина не выдерживает и решает вмешаться в их ученый разговор.

— А знаете, что ответил на подобный вопрос небезызвестный специалист по вопросам возникновения и развития жизни на Земле академик Опарин? Он сказал, что, думая о будущем, не мешает оглянуться и на прошлое. Не пятьсот, а почти две с половиной тысячи лет назад жил такой человек, как Аристотель. И если мы станем сравнивать мощь его ума с умственными способностями некоторых наших современников, с теми даже, у которых звания кандидатов наук, — Галина бросает при этом быстрый взгляд на Басова, — то вряд ли это сравнение будет в пользу последних.