– Кто будет говорить с этой хреновиной? – спросил генерал Бауэр.

– Отвечайте ему, – сказал Маккаскелл.

Генерал знаком велел одному из техников сесть за клавиатуру.

– Капрал, – приказал генерал, – отвечайте 'да'.

– Есть, сэр.

Капрал застучал по клавишам. На экране тут же высветилось:

– Печатайте за мной, – сказал Маккаскелл капралу за клавиатурой.

Тот вопросительно посмотрел на генерала. Бауэр кивком дал согласие.

– С вами говорит Ивэн Маккаскелл, руководитель администрации президента Соединенных Штатов.

На этот раз капрал стучал по клавишам дольше. Но ответ и на этот раз появился мгновенно.

– Но я не знаю, кто вы, – сказал Маккаскелл. – Назовитесь, пожалуйста.

Огромный экран очистился и пару секунд оставался черным. Потом на нем ярко вспыхнули три слова:

– О Боже! – пробормотал Рави.

Маккаскелл сказал:

– Ну-ка, напечатайте: ответ не понят. Пожалуйста, идентифицируйте себя. Вы – Питер Годин?

– А теперь вы кто?

Мужчины за столом в растерянности молча переглянулись. На экране светились все те же буквы, словно машина понимала, что ее слова так с ходу постичь нельзя, и давала людям время вникнуть в их глубокий смысл.

Рави в последнее время боялся только за свою шкуру и больше ни о чем не думал. Но теперь он испытал ужас неэгоистичный, беспредметный, необъяснимый. Тот же ужас стоял в глазах всех присутствующих. Лишь на морщинистом, изможденном лице Питера Година не было страха. Широко открытые синие глаза старика смотрели на экран, и у него было сосредоточенно-восторженное выражение ребенка, который смотрит на новую, невиданную игрушку.

В нью-йоркском аэропорту Кеннеди мы пересели в корпоративный «Гольфстрим». Крошечный рядом с «Боингом-747», этот самолет решительно превосходил его по комфорту и роскоши оформления. Рейчел тут же легла спать на настоящей кровати в хвостовой части самолета. Меня, к сожалению, генерал Кински не отпускал, и я был вынужден и дальше отвечать на бесконечные вопросы израильских ученых. Отдохнуть тянуло ужасно, но сердить главу МОССАДа тоже не хотелось: он мог в любой момент приказать пилоту повернуть обратно.

Где-то над Арканзасом Кински наконец решил, что вытащил из меня все, что мне было известно о проекте «Тринити». Забежав в туалет, я направился в хвостовую часть самолета к Рейчел. Она уже проснулась и любовалась из окна ковром кучевых облаков под нами.

– Как себя чувствуешь? – спросил я. – Все в порядке?

Хоть она немного отоспалась, вокруг глаз по-прежнему лежали нездоровые тени. Достается же ей, бедняжке, в последнее время!

– Все нормально. Я уж думала, что они тебя никогда не отпустят.

Я присел на край кровати. Горло пересохло от долгого разговора, а шея болела, словно я отсидел двухсерийный фильм в первом ряду кинотеатра.

Рейчел взяла меня за руку и прильнула к моему плечу.

– С тех пор как ты вышел из комы, мы с тобой еще ни разу по-человечески не поговорили.

– Знаю. Извини.

– Поговорим сейчас?

– Давай, если хочешь. Только от того, что ты услышишь, в восторг прийти трудно.

– У тебя были видения во время комы?

– И да, и нет. Ничего общего с прежними снами. Раньше немного смахивало на кино, где я был зрителем или героем. А теперь ощущения ни с чем не сравнимы. Словно я всю жизнь был глухим, потом вдруг обрел слух – и первые услышанные звуки оказались ораторией Баха. Неописуемое откровение… И отныне… я многое знаю.

– Похоже на галлюцинации после приема ЛСД. И что же ты теперь знаешь?

Я задумался. Как это сформулировать словами?

– Я знаю ответы на те вопросы, которые задает себе пятилетний ребенок. 'Кто мы? Как и откуда мы появились? Существует ли Бог?'

Рейчел отодвинулась от меня, села на кровати прямо и мгновенно превратились во врача. С ней произошла даже зрительная перемена: лицо стало строже, замкнутее.

– Расскажи мне подробно.

– Ладно. Только постарайся без предвзятости. Речь пойдет об откровении, наподобие того, что было Савлу по пути в Дамаск.

Рейчел ласково рассмеялась. В ее глазах прыгали чертики. Нет, со мной она, слава Богу, не способна долго быть сухим профессионалом.

– А ты думал, я ожидала чего-то иного?

Тем не менее часть моего сознания упиралась и противилась полной откровенности. Пережитое вместе со мной увеличило готовность Рейчел верить мне. Однако открытия, совершенные мной во время комы, настолько выходили за рамки обычного, что вере Рейчел в меня предстояло нелегкое испытание. Безопаснее начать с более или менее знакомых вещей.

– Ты помнишь мой самый первый нарколептический сон? Тот, который повторялся множество раз?

– Целиком парализованный человек в непроглядно темной комнате, да?

– Верно. Он ничего не видит и не слышит и не имеет воспоминаний. Помнишь, какие вопросы он себе непрестанно задавал?

– 'Кто я? Откуда я?'

– Правильно. Ты сказала, что человек во сне – это я сам.

Отбросив темную прядь со лба, Рейчел спросила:

– А ты по-прежнему думаешь, что это был не ты?