определить, какого рода задачи предстоит решать потом, и подготовиться к их решению. Джонсон сознательно не хотел “беспокоить” американский народ. Понадобилось Новогоднее наступление 1968-го, чтобы заставить Вашингтон понять: ситуация требует радикальной смены подходов к проблеме. Когда же Тет пробудил Вашингтон от спячки, там вместо того, чтобы сосредоточить все усилия на эскалации конфликта, сплочения всех усилий для достижении как можно более быстрого результата, начали психологическое отступление.
Самым большим врагом единства выступала “удельная система” внутри администрации Джонсона. Достигнуть объединения усилий было бы возможно только путем удаления бюрократических перегородок и отмены ведомственных прерогатив по всей линии руководства. Для концентрации ресурсов нации следовало бы создать специальные комитеты и комиссии, наделенные особыми полномочиями. Но такая реорганизация поломала бы традиционные приводные механизмы власти и пирамиду субординации, что едва ли приветствовалось бы как гражданскими, так и военными чиновниками. Подобное “вырывание корней” пугало и администрацию Джонсона, и правительство Никсона. В результате сама бюрократическая система “разжижала” усилия, сталкивала лбами руководителей разных ведомств и служб и никак не способствовала оказанию достойного противодействия стратегии революционно-освободительной войны.
Президент Никсон попробовал изменить ситуацию, сосредоточив право принимать решение в своих руках и в руках Генри Киссинджера. Хотя такой подход помог объединить усилия, он также имел свои конструктивные недостатки, поскольку перегружал службы советника по вопросам национальной безопасности и Совета государственной безопасности, в то время как оба эти органа не являлись исполнительными. Сверхцентрализация приводила и к тому, что президент оказывался как бы в изоляции и не в полной мере получал советы и информацию, которую могли бы предоставить военные, сотрудники внешнеполитических ведомств и разведок. И наконец, нехватка персонала и отстранение исполнительных органов от процесса принятия решений осложняли точную реализацию указаний президента.
“Дисперсионный” подход Вашингтона зеркальным образом отражался на том, как американцы действовали во Вьетнаме. США вели там три “подвойны”, не координируя действий. КОМКОВПЮВ руководил сухопутными операциями, ГЛАВКОМТИХ отдавал приказания авиации, дислоцированной за пределами Вьетнама (дополнительный вклад вносило Командование стратегической авиации, которому подчинялись бомбардировщики В-52). Пацификация, номинально проводившаяся под эгидой КОМКОВПЮВ, на практике являлась обособленной вотчиной Боба Комера, а позднее Билла Колби. Министр ВВС, а позднее министр обороны Гарольд Браун как-то заявил: “Вот уж точно, в американской истории едва ли найдешь что-нибудь столь же запутанное, чем командная цепочка американцев во Вьетнаме”‹8›. Несмотря на тенденцию к гиперболизации, Браун недалек от истины.
Сходным же образом распыляли усилия южновьетнамцы. Реализацией программы умиротворения ведала кучка архаичных министерств, возглавляемых сребролюбивыми и лукавыми чиновниками, военными операциями номинально руководил Объединенный генштаб, но на деле – сам президент Тхиеу и командиры корпусов.
Проблемы создания союзного командования уже обсуждались. Иметь такой орган было бы желательно, но не обязательно. А вот что было необходимо и чем, как говорится, и “не пахло”, так это Верховным военным советом, состоявшим из самых высокопоставленных представителей всех союзнических министерств и ведомств (возможно, даже глав государств). Такой орган мог бы направлять и координировать военные, политические, психологические и экономические усилия, направленные на одно – поражение коммунистов в их революционно-освободительной войне. Хотя создание такого совета оказалось бы сопряжено с колоссальнейшими сложностями, задача стоила принесения подобной жертвы.
Если уж США не создали Верховный военный совет, им следовало бы назначить “проконсула” в Южный Вьетнам (идея сэра Роберта Томпсона), обладавшего властью над всеми ведомствами и службами, действовавшими в Южном Вьетнаме. Им могла бы стать какая-то очень и очень авторитетная фигура. Мэттью Риджуэй, например, Максвелл Тейлор или Эрл Уилер. Справедливости ради надо заметить, что администрация Джонсона попыталась это проделать, назначив генерала Максвелла Тейлора послом в Южный Вьетнам в июне 1964 года. В письме, написанном в момент вступления Тейлора в должность, президент дал ему власть направлять действия всех работавших в стране служб, включая американских военных. Тейлор отказался от предоставленных ему полномочий, считая, что это приведет к трениям с ГЛАВКОМТИХ и ОКНШ и вынудит Вест-морленда (как КОМКОВПЮВ) служить двум господам. Когда в 1965-м к исполнению обязанностей посла приступил Генри Кэбот Лодж, администрация наделила его той же властью, от которой он также отказался. К сожалению, президент Джонсон позволил идее благополучно скончаться.
Четвертая характеристика революционно-освободительной войны – введение в заблуждение. Двусмысленные заявления и дезинформация, служащие для того, чтобы сбить с толку противника. Тот, кто хочет победить врага, ведущего революционно-освободительную войну, должен устранить все недомолвки, развеять любую ложь. США ничего подобного не сделали. Их лидеры принимали самую настоящую агрессию Севера на Юге за “восстание южных вьетнамцев”, стремившихся к “освобождению”, и делали упор на борьбе с Вьетконгом в самом Южном Вьетнаме, вместо того чтобы ответить Северному Вьетнаму агрессией на агрессию. До тех пор пока кресло президента не занял Никсон, Соединенные Штаты продолжали пребывать в посеянном северными вьетнамцами заблуждении относительно того, что Камбоджа и Лаос – нейтральные государства и потому их территории не могут быть подвергнуты ударам американских сухопутных войск, а в случае Камбоджи также и бомбардировкам с воздуха. Когда Никсон приказал атаковать северовьетнамские войска в Камбодже и в Лаосе, даже советники у себя дома, введенные в заблуждение (возможно ли?) сотворенным коммунистами мифом, обвинили президента в эскалации войны. И никто из тех, кто бросал Никсону упреки, словно бы не замечал, что Северный Вьетнам использовал территории этих двух государств отнюдь не в мирных целях, причем уже за много лет до того, как американцы предприняли свои рейды.
Еще одним примером пускания тумана в глаза являются так называемые “соглашения”, будто бы достигнутые между северными вьетнамцами и администрацией Джонсона, когда в 1968-м США перестали бомбить Север выше 19-й параллели. Северный Вьетнам согласился не использовать ДМЗ в военных целях, не проводить крупномасштабных операций в Южном Вьетнаме, не обстреливать города и разрешить полеты самолетов-разведчиков над своей территорией. По настоянию коммунистов “соглашения” не фиксировались письменно и исправно нарушались Северным Вьетнамом. Когда же американские представители на мирных переговорах пеняли коммунистам на нарушения, те, не моргнув глазом, отвечали, что никаких “соглашений” не было.
Но США не только “глотали” двусмысленности, скармливаемые им коммунистами, а и плодили собственные. Так, мы называли американские воздушные удары “защитными мерами”, а вторжение в Камбоджу “вхождением”. Самой большой “липой” являлась тем не менее резолюция по Тонкинскому заливу. Хотя документ этот одобрило подавляющее большинство парламентариев, ни один из голосовавших за него конгрессменов не понимал его истинного значения. Смысл резолюции чем дальше, тем все больше сбивал с толку не только само руководство США, но и американский народ. Война как будто бы не являлась войной, она была чем-то еще, чем-то другим, и никому не хотелось отвечать на призывы столь невнятного голоса трубы.
Пятым неотъемлемым качеством революционно-освободительной войны является ее затяжной характер. Это свойство всегда работает, особенно против демократических стран. Таким образом, очень важно по возможности сократить ее продолжительность. США никогда не пытались сделать ничего подобного. Как раз напротив, они приняли на вооружение концепцию, которая вернее всего могла затянуть конфликт, – стратегию ограниченной войны.
Теория “ограниченной войны” – порождение умов ученых теоретиков, которые считали, что войну можно вести ограниченными средствами, добиваясь ограниченных целей. Суть ее в том, чтобы “искусным образом применять силы по всему спектру… заставляя противника договариваться через посредство градуированных военных ответов…”‹9›. Подобный “градуализм” как нельзя лучше играл на руку Зиапу и его стратегии революционно-освободительной войны. Северовьетнамский главком хотел затянуть конфликт, поскольку это позволяло ему наращивать силы и воздействовать на волю противника.
