достаточно проворным, чтобы не попадаться в руки замковой прислуги, и безмерно острым на язык, чтобы изводить меня насмешками не в пример обиднее тех, в которых изощрялись мои титулованные сверстники.

Но и я научился быстро доводить Альда до слёз. Надо было всего лишь упрекнуть моего врага в неграмотности или сравнить его неуклюжие деревенские вирши с произведениями поэтов, которые мне приходилось заучивать в классной комнате.

Только я не учёл, что оконный карниз в классе достаточно крепок для того, чтобы удержать на себе даже взрослого тяжеловесного стражника, не то что семилетнего мальчишку. Всего лишь через год Альд сравнялся со мной в знаниях. Я, увы, всегда был ленив в учении, зато Альд — стремителен и ненасытен.

Ему хотелось знать всё: как ходят по небу звёзды и как должны танцевать на балу благородные кавалеры. Он и сейчас такой — с одинаково непревзойдённым мастерством латает порванные башмаки и фехтует лёгким мечом, оружием дворянина. Собственноручно выкованным, между прочим.

Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы доказать Альду если не своё превосходство, так хотя бы равенство. Но кое в чём я действительно его обогнал. Как рифмач и лютнист, а так же как портной, пирожник и драконий лекарь я несравненно лучше Альда. Сейчас это давно уже стало неважным, но тогда я наслаждался каждой своей победой как медовой коврижкой и пьянел от неё не хуже, чем от вина.

Я не замечал, что Альд младше меня на целых три года, — а ведь для детей эта разница огромна. Я забыл о различиях наших званий, которые были ещё больше возрастных. Для меня лишь одно стало важным: чтобы Альд открыто признавал мои успехи. Надо отдать ему должное, судьёй он был хоть и строгим, но всегда справедливым и беспристрастным.

Отец узнал о нашем соперничестве только три года спустя. И, поскольку Альда поймать не получилось, распорядился выпороть его отца. Дядюшку Ференца, безногого калеку-сапожника. А мне велел прекратить глупые и недостойные дворянина занятия типа стряпни или плетения вершей для рыбы.

До того дня я никогда не задумывался, насколько это больно и унизительно, когда тебя бьют плетью. Замковых слуг всегда наказывали в самой дальней конюшне, чтобы своими криками они не оскверняли господский слух. Мне такое положение дел казалось само собой разумеющимся — ведь так было всегда и везде, и у нас, и у соседей на протяжении многих сотен лет.

Но трогать дядюшку Ференца отец не имел права. Как и самого Альда. Ведь наше состязание всегда было честным. Приказ барона уронил в грязь все мои победы и опозорил меня самого. Я мгновенно стал никем и ничем, живым манекеном для демонстрации раззолоченных камзолов и шляп с дворянскими плюмажами.

Это было обидно и горько. А стыдно так, что хотелось спрятаться где-нибудь в самом глухом и тёмном углу замка и не вылезать оттуда никогда.

Однако такой поступок был бы достоин лишь дурака и труса. Истинно благородный рыцарь должен не сопли размазывать, а действовать.

Я отдал замковому кату и его помощнику все свои карманные деньги. Так что эти поганцы не били дядюшку Ференца, а всего лишь измазали ему спину свиной кровью и прикрыли её куском полотна. Помощник ката выволок носилки с дядюшкой Ференцем к Чёрным воротам и ушёл прочь.

За сэкономленные с обеда конфеты я нанял в соседнем посёлке мальчишку-возчика и мы с Альдом доставили дядюшку Ференца домой.

— Теперь вам нужно два, а ещё лучше — три дня не показываться в мастерской, чтобы не вызывать подозрений, — сказал я. И заплакал от стыда и обиды.

Дядюшка обнял меня и стал успокаивать. Он говорил, что мой отец никому не желал зла, что он всего лишь хотел защитить меня от того, что считал опасным. И что со временем отец во всём разберётся и не станет запрещать мне приходить в посёлок. Надо только немного подождать. А я слушал и ненавидел Альда за то, что мой отец никогда не был и будет таким ласковым и понимающим, как дядюшка Ференц. Стыд за эту ненависть обжигал вдвое сильнее, — ведь Альд не завидовал мне никогда и ни в чём. Наоборот, гордился моими успехами не меньше, чем своими. Говорил, что я стану первым кавалером при дворе императора. Моим словам, что сыновьям мелких провинциальных баронов придворные должности не дают, Альд не верил. Поселковому мальчишке трудно было понять, чем благородие одного господина отличается от высокородия другого.

Дядюшка Ференц догадался и об этих моих мыслях, понял мой стыд и нашёл для меня слова утешения.

Альд тем временем заварил чай, накрыл на стол.

С того дня началась наша дружба.

Поток воспоминаний оборвало что-то извне. Я оглянулся. Ах, вот в чём дело: благовест умолк, а по городу пошли глашатаи. На каждом перекрёстке они били в маленький барабанчик, собирая людей, чтобы сообщить им невероятную новость: император прислал в Камис грамоту с золотой печатью, в которой благодарил Альда за пробуждение Всевечной Звезды и признавал его за это своим наследником, даруя ему титул инфанта.

Я усмехнулся. Император Тарина, этот старый жирный паук, всемирно знаменитый своим скудоумием, впервые в жизни принял мудрое решение. Альд не только прославлен и любим всеми народами страны, но и в делах государственных разбирается прекрасно. Альд будет наилучшим правителем и для империи, и для людей, её населяющих.

Альд, Вольный Ветер Тарина. Мой брат, мой учитель, мой командир.

Мой государь.

В семнадцать лет он был уже совсем взрослым, но зрелость нисколько не прибавила ему миловидности — всё те же несуразные черты, тело высокое и жилистое, нелепо угловатое, мышиного цвета волосы и белёсые глаза.

Но любая девица в губернии, от знатной барышни до безродной уличной проститутки, с презрительным сочувствием к безмерной глупости глянула бы на того, кто назвал бы Альда некрасивым. Каким-то непостижимым образом безобразные черты сливались в образ ошеломительной, чарующей красоты. Искреннее веселье и приветливость даже кривозубую улыбку делали солнечной и милой, а глаза Альда сияли как самый драгоценный жемчуг, и потому любоваться ими хотелось бесконечно.

А если добавить к этому изящество манер, бойкую речь и глубокий ум, будет понятно, почему, невзирая на своё скромное происхождение, Альд стал самым известным и желанным кавалером в наших краях.

Я к тому времени успешно сдал экзамен на лейтенантский патент и должен был получить место в личной гвардии самого губернатора. Успех для младшего сына из третьестепенного баронского рода немалый. Отец был горд и счастлив честью, которой я добился для фамилии Вардежей.

Оставалось лишь подобрать для меня секретаря и оруженосца, ибо появиться при губернаторском дворе без собственной свиты было бы верхом неприличия.

В секретари отец выбрал одного из замковых писцов. Сейчас я не вспомню ни имени его, ни внешности, настолько он был бесцветным и безличностным. Но с секретарскими обязанностями справлялся неплохо.

Оруженосцем, по настоянию моей матушки, был назначен Альд. Отец возмущался, говорил, что к губернатору я должен ехать с кем-нибудь из многочисленных двоюродных братьев, а не с плебейским отродьем, но мать была непреклонна. «Пока рядом с Николасом есть Альд, я могу быть уверена, что ничего плохого с нашим сыном не случится». Аргумент, если разобраться, обидный, но тогда я уже не обращал внимания на подобные мелочи. Гораздо важнее было то, что в главный город губернии я поеду вместе с лучшим своим другом.

О том, что Альд назначен на должность оруженосца, отец сообщил ему сам. И даже говорил с ним почти как с дворянином.

Однако в ответ, вместо ожидаемой почтительной благодарности, услышал вежливый, но твёрдый отказ.

— Альд, — растерялся я, — почему?