оказалось письмо некоего Кондрата к его родственнику или приятелю, написанное в сорок втором году. Теперь его со мною нет — и письмо, и прочие ваши трофеи я на всякий случай спрятал в секретное отделение своего сейфа, потом вы сможете их прочесть. В общем, если вкратце, то Кондрат хвалится своими, так сказать, подвигами карательными набегами на деревни в соседней Белоруссии, многочисленными расстрелами и массовыми убийствами. Очень натуралистично описание, как они вешали старую крестьянку, укрывавшую у себя в погребе раненого партизана. Василий старался говорить спокойно и отстраненно, но доктор понимал, что ему это дается с трудом. — Или о том, как он подбрасывал в воздух грудных детей, «поганых жиденят», как сказано у Кондрата, и прямо на лету их расстреливал. Ну и дальше в том же духе… Владлен Серапионыч, вы же, как я понимаю, были неплохо знакомы с доктором Матвеевым, общались с ним помимо службы. Вспомните, не говорил ли он с вами о войне, об оккупации, о нацистских преступниках?

Серапионыч задумался:

— Знаете, Василий Николаевич, столько лет прошло… Другой раз я даже не помню, о чем и с кем вчера говорил, а уж тридцать лет назад… Помню только, что Владимир Филиппович был всесторонне образованным, я бы сказал эрудированным человеком. И собеседник, каких я не много знавал на своем веку. Мы с ним, конечно же, о разном разговаривали, так сказать, помимо служебных дел, но чтобы об этом… Нет, не помню. Честно, не помню. Хотя разве что… Однажды по «Маяку» шел концерт по просьбам слушателей, и объявили песню «Прасковья» в исполнении Бернеса. Ну, вы помните.

— «Враги сожгли родную хату»?

— Да, совершенно верно. И вот в середине песни он как-то резко переменился в лице и стремительно вышел, даже выбежал из комнаты. Как будто услышал что-то такое очень личное… Но это, конечно же, к делу не относится.

— Как знать, как знать… А скажите, что он был за человек, доктор Матвеев? — несколько неожиданно спросил Дубов и поглядел на часы. Стрелки показывали без четверти час.

— Замечательный! — горячо воскликнул Серапионыч. — Всегда готов помочь, даже последнее отдать. Еще помню, что по натуре он был на редкость жизнерадостным, что называется душа общества. Не очень- то, знаете ли, типично для нашей профессии. И настоящий красавец — высокий, с темными вьющимися волосами… Нет, для нас, его друзей и знакомых, смерть Владимира Филипповича была как гром среди ясного неба. Я уж не говорю о Людмиле Ильиничне. То есть это теперь она Людмила Ильинична, а тогда ее все звали просто Люсей…

— Но вы говорили, что регулярно подменяли его в морге, — прервал Дубов устные мемуары Серапионыча, — и нередко во время отъездов. Значит, доктор Матвеев часто отлучался из Кислоярска?

— Ну да, ездил на Украину, — подтвердил Серапионыч. — Хотя теперь, наверное, правильнее говорить: «В Украину». У него там родственники.

Василий предупреждающе кашлянул, так как официантка принесла заказ. Когда она отошла, доктор продолжал:

— Как ни странно, он о своих родных ничего не рассказывал, я даже толком не знаю, где они живут. Слышал только, что где-то под Киевом. Да, кстати! Только что вспомнил. После своей последней отлучки, то есть предпоследней, за пару месяцев до смерти, Владимир Филиппович ходил мрачный, словно что-то его сильно угнетало. Потом, правда, вернулся в обычное расположение духа, но в те дни его будто подменили.

— Подменили? — переспросил Дубов. — Да-да, конечно. А если эти перепады настроения были связаны с его розыскной деятельностью? Очень возможно, что свидетельство, которое вы вынули из старого ящика, не было единственным надо полагать, доктор Матвеев и до того занимался сбором подобных материалов… — Василий вздохнул и принялся за первое.

— Сегодня вы заказали борщ по-украински, — проницательно заметил доктор. — Раньше вы его никогда не брали.

— Разве? — рассеянно глянул Дубов на Серапионыча. — Да, пожалуй. Только что я отправил письмо своему киевскому коллеге господину Иваненко и попросил, чтобы он навел справки о Кравце из города Р*** и о том, какое он имеет отношение к событиям времен фашистской оккупации.

— Ну, покуда письмо дойдет… — Доктор погрузил ложку в уху.

— Может быть, уже и дошло, — усмехнулся Василий. — Я ведь воспользовался э-мейлом. То есть электронной почтой.

— О, вы подключены к Интернету? — удивился доктор.

— Лично я нет, но у нас в Бизнес-центре имеется интернет-клуб, объяснил Дубов, — а у коллеги Иваненко сестра работает в какой-то компьютеризированной фирме, я уже как-то посылал, извините за выражение, мессиджи на этот адрес, когда Григорий Александрович просил меня навести кое-какие справки. Думаю, что и он не откажет мне в помощи.

— Да уж, было бы совсем не лишним кое-чего прояснить, — согласился Серапионыч. — Во всяком случае, диагноз «сердечная недостаточность» кажется мне все более сомнительным…

Василий снова кашлянул — это означало, что в обеденном зале появился кто-то из их общих знакомых, и важный разговор приходится сворачивать.

Утро выдалось дождливым, и Василий, входя в родной Бизнес-центр, долго и старательно вытирал ботинки.

— Да не трите вы так, — сжалился Родионыч, наблюдавший за усилиями детектива. — А то еще неровен час до дырок затрете. У нас тут и без того сырости хватает — трубу ночью прорвало, и сортир залило, и душевые. И стены, и пол — все замочило. Ну ничего, ремонтники приехали, заделали. А Фросе убирать…

— Мне что-нибудь есть? — прервал Дубов стариковское ворчание.

— Ничего нет, — вздохнул вахтер, быстро перебрав немногочисленную почту. — Хотя погодите, Маша вам просила передать, чтобы вы зашли в этот, как его… — Старичок напряг память. — Вот-вот, в импернет-клуб. Вечером еще, но вы уже ушли.

— Спасибо, Родионыч, — кивнул сыщик, а про себя подивился: «Вот это оперативность! Даже трех дней не прошло…»

И Василий помчался по лестнице, перепрыгивая через две, а то и три ступеньки и едва отвечая на приветствия коллег.

С утра в интернет-клубе, а в сущности небольшой комнатке на третьем этаже, было малолюдно, если не сказать безлюдно. Хозяйка, бывшая помощница секретаря комсомольского горкома, в гордом одиночестве сидела за одним из компьютеров, изучая какую-то разноцветную таблицу, изображенную на мониторе. Василий даже подумал, что Маша потихоньку хакерствует, так как при его появлении она вздрогнула и нажала какую-то клавишу, отчего таблица тут же исчезла, а вместо нее по экрану побежали разноцветные треугольники.

— А, Васенька, — обернулась Маша к детективу, — хорошо, что зашел. Тут тебе послание. Вот распечатка. — Порывшись в стопке бумаг, небрежно наваленных на столике, она протянула Дубову пару листков с принтерным текстом. — Поздравляю, Василий Николаевич, наконец-то и вы попались в Великую Паутину Интернета!

— Спасибо, — кивнул Дубов и тут же принялся изучать послание:

«Здоровеньки булы, уважаемый коллега! Разумеется, Ваша просьба никак меня не затруднила. Я прекрасно понимаю, что навести справки вы просили меня отнюдь не из праздного любопытства. И вот мои первые результаты: Илья Богданович Кравец скончался в Р*** в 1979 году, его супруга теперь живет в Киеве у дочки. Я встретился со вдовой, и она вспомнила, что в 60-70-е годы ее муж действительно посылал много писем в разные места Украины и всего бывшего СССР, а иногда и за его пределы, но на самом деле сию обширную переписку вел не он сам, а его друг, учитель истории и краевед-любитель Борис Никофорович Чернявский, который иногда использовал адреса своих знакомых. Почему он это делал,