другой пакет, а поверх него — записку:

«Уважаемый Василий Николаевич! Это послание придет к Вам не совсем прямым путем — через Санкт-Петербург, куда его отвезет на поезде надежный человек. Такова была просьба моего брата Григория Александровича Иваненко, трагически погибшего через два дня после возвращения из поездки в Р***. Оксана Иваненко.

Если Вам необходимы подробности, то Вы можете связаться со мной по известному Вам электронному адресу или по телефону…» Далее следовал номер.

Дрожащими пальцами Василий вскрыл внутренний пакет. В нем оказался целый ворох бумаг и фотографий. А сверху — вырванный из тетрадки в клеточку двойной листок с рукописным текстом.

Дубов тяжко вздохнул и стал внимательно читать последнее послание Иваненко:

«Уважаемый Василий Николаевич! Когда, сообщая Вам о трагическом событии в Р***, я писал, что покойный Б. Н. Чернявский хотел, да не успел передать мне кое-какие документы, я был не совсем точен — кое-что я получил от него при нашей первой и последней встрече. Правда, сообщать об этом по понятным Вам причинам я не стал.

Как выяснилось, покойный Чернявский располагал рядом материалов, касавшихся Кондрата Ковальчука. Когда я спросил, отчего он не открыл их, когда поднялась кампания по осуждению этого преступника, Борис Никифорович ответил, что несколько лет назад послал в республиканскую прокуратуру письмо, что он располагает материалами по „делу Ковальчука“. Вскоре из Киева пришел вежливый ответ, где Чернявского благодарили за помощь и обещали в случае надобности с ним связаться, но, видимо, надобность так до сих пор и не возникла. И это лишний раз подтверждает подозрения, что у наших властей нет никакого желания „раскручивать“ данное дело.

Среди того, что мне передал покойный Б. Н. Чернявский и что я пересылаю Вам — ряд свидетельств, записанных со слов очевидцев, а также фотография, где палачи снялись на фоне только что расстрелянных жертв. Третий справа Ковальчук. И еще один документ, хотя и не имеющий прямого отношения к военным преступлениям, но во многом характеризующий личность Ковальчука: его донос (1936 г.) на нескольких киевских инженеров, которых он изобличает как врагов советской власти, шпионов и вредителей. Хотя это не оригинал, а ксерокопия, но почерк идентифицировать можно.

Чернявский также оставил мне около десятка адресов в Киеве и окрестностях, где живут родственники жертв и свидетели злодеяний Ковальчука, и я решил по мере возможности обойти их и убедить, чтобы они оставили документированные показания. Однако от этого замысла пришлось временно отказаться и даже уничтожить адреса, предварительно заучив их наизусть ради безопасности самих этих людей. Сразу по возвращении в Киев я ощутил за собой столь плотную, хотя внешне и ненавязчивую слежку, что сразу понял работают профессионалы, которые шутить не будут. Да и вообще, после пожара в Р*** может произойти все что угодно.

До свидания или прощайте — как судьба решит».

— И вот оно свершилось! — в сердцах проговорил Василий. — За несколько дней погибли два порядочных человека. И ради чего? Чтобы старый «батька Кондрат» предстал перед земным судом раньше, чем перед высшим? А те, кто его прикрывают, будут и дальше творить свои черные дела…

Дубов еще раз пробежал записку сестры Иваненко и, немного поплутав в международных кодах, набрал номер:

— Оксана Александровна? Это говорит Дубов, из Кислоярска. Не могу и выразить, как я скорблю…

— Не надо соболезнований, — прервала Оксана. — Международка нынче дорогая. Я знаю, что вас с Гришей связывали общие дела. Если чем-то могу помочь, то я к вашим услугам.

— Скажете, не осталось ли после Григория Александровича чего-то по тому делу, из-за которого он ездил в Р***? Простите, что говорю с вами о делах в такие тяжелые дни, но это действительно очень важно.

— Вряд ли, — с сомнением отвечала Оксана Александровна. — Все, что было, я отослала вам. Но если что-то обнаружится, то я вам тут же дам знать.

— Буду очень признателен. И еще… Извините, что заставляю вспоминать, но как это случилось?

— Разумеется, никакой уголовщины, — в приятном низком голосе собеседницы послышалась горькая усмешка. — Обычный несчастный случай.

— Надеюсь, не пожар?

— Ну что вы, Василий Николаич, это было бы слишком уж однообразно. На сей раз все проще — наехал водитель-лихач.

— Но его хоть задержали?

— С места происшествия скрылся. Свидетели запомнили номер, но оказалось, что машина угнана у владельца и давно находится в розыске. Вот милиция и ищет. Может быть, найдет.

— М-да, — протянул Василий, так как больше сказать ему было нечего. Извините за беспокойство, Оксана Александровна.

— Да чего уж там, — вздохнула Оксана. — Всего доброго, Василий Николаич. И будьте осторожны.

Василий положил трубку и принялся изучать то, что ему прислал Иваненко.

Перед обедом Василий лишь вкратце проинформировал доктора о последнем, «посмертном» послании коллеги Иваненко и о содержании полученного пакета.

— Подтвердились подозрения в связях Ковальчука с «органами», — отметил Дубов, — но собственно «по делу» не так уж много. Архив краеведа Чернявского сгорел, а список возможных свидетелей исчез со смертью Иваненко.

— Но, может быть, присланное все-таки пригодится хотя бы для осуждения «батьки Кондрата»? — осторожно предположил Серапионыч. — Наверняка где-то, в Австралии ли, в Украине ли, имеются другие доказательства, сами по себе тоже не совсем достаточные для судебного преследования, и вдруг именно наши окажутся как раз тем камешком, который сдвинет чашки на весах Фемиды?..

— Очень возможно, — согласился Дубов. — Разумеется, я не буду держать бумаги под спудом, а в ближайшее время сообщу о них в соответствующие инстанции. А теперь нам необходимо как можно скорее встретиться со вдовой доктора Матвеева. Во-первых, наконец-то отдать ей письмо, а во-вторых узнать, не известно ли ей что-то о розыскных делах мужа.

— А я как раз вчера с нею созванивался, — закивал Серапионыч. — И ежели сегодня вечером у вас нету более важных дел, то Людмила Ильинична будет нас ждать.

— Ну вот и замечательно, — удовлетворенно кивнул Дубов. — А, добрый день, Егор Трофимович!

Последнее восклицание относилось к инспектору Столбовому, который как раз вошел в обеденный зал. Присев за столик с детективом и доктором и убедившись, что поблизости нет посторонних любопытных ушей, Егор Трофимович сообщил:

— Я навел справки, о которых вы просили. Хотя, увы — особо сенсационными результатами похвастаться не могу. Что касается самоубийства Вити Орлова, то тут все просто — провели необходимые замеры, опросили родных, подтвердили факт суицида и дело закрыли. Если хотите, Василий Николаич, то я свожу вас в архив, и вы сами ознакомитесь с заключением.

— Думаю, это вряд ли понадобится, — ответил Дубов, — но за предложение спасибо.

— А Матвеев? — не вытерпел Серапионыч.

— А вот здесь несколько сложнее, — пожал плечами инспектор. — Так как доктор Матвеев скончался ненасильственной смертью, то я и не думал, что в нашем ведомстве по нему что-то будет. Так оно, собственно, и оказалось. Однако я на всякий случай решил сделать запрос в Особое хранилище…

— Куда-куда, простите? — удивленно переспросил доктор.

Егору Трофимовичу пришлось разъяснить:

— Когда пала Советская власть, а Кислоярская Республика объявила о своем суверенитете, из труб здешнего отделения КГБ валом валил черный дым это чекисты сжигали те бумаги, которые не успели заблаговременно вывезти в Москву. Но все уничтожить они не успели, и когда здание переняли местные власти, то оставшиеся документы собственно и составили так называемое Особое хранилище.

— Я где-то слыхал, будто чекисты намеренно оставили некоторые бумаги, чтобы опорочить тех, кого