отряды в страхе попытались уклониться от предстоящей битвы, он приказал сжечь их квартиры, и более двух тысяч домов Антиохии было обращено в пепел. Победа или героическая смерть на поле брани — только такой выбор оставлял яростный норманнский князь христианскому воинству.
Рано утром 28 июня войску был отдан приказ выходить из города и, перейдя через мост, строиться в боевые порядки на северном берегу Оронта против полчищ Кербоги. Маневр был непростой, мусульмане легко могли ему помешать — хотя бы перекрыв лучниками выход с моста. Но на помощь крестоносцам пришли усилившиеся разногласия среди исламских эмиров. Двадцать восемь мусульманских владык с трудом признавали верховенство Кербоги, считая себя равными ему. К этому добавились и идеологические противоречия — ведь в армии Кербоги воевали и сельджуки-сунниты, и сторонники исмаилитских Фатимидов. А незадолго до решающего сражения несколько исламских князей, и в их числе эмир Дамасский с 30-тысячной армией, вообще покинули войско, посчитав, что крестоносцы уже обречены, и в их помощи нет необходимости. Но и оставшиеся мусульманские эмиры и сам Кербога были также абсолютно уверены в победе и потому не стали препятствовать христианам в построении войска в боевой порядок. Трудностям медленной, но верной осады Кербога предпочел риск скоротечной и непредсказуемой битвы — что ж, он был не первым и не последним из бездарных полководцев.
Утром 28 июня 1098 года началась битва, предрешившая в итоге судьбу крестового похода. Самоуверенность Кербоги и мусульманских эмиров позволила Боэмунду Тарентскому построить крестоносцев в двенадцать штурмовых колонн (по числу апостолов) и двинуть армию на врага, так и не сумевшего как следует изготовиться к кавалерийскому нападению. Пока конные сельджукские отряды выстраивались в боевую линию — причем и здесь не обходилось без нелепых раздоров исламских вождей — норманнский князь, даже не ожидая, когда все его воины перейдут мост, бросил армию в отчаянную атаку. Крестоносцы, почти все пешие, шли в бой в каком-то исступлении, священники с дубинами в руках пели воинственный псалом; впереди, рядом с тулузским знаменем, бежал со «святым» копьем капеллан графа Раймунда (сам Раймунд из-за болезни в битве не участвовал). Отчаяние придало христианским воинам силы, и удар их был страшен. Центр сельджукского войска был прорван, а попытка Кербоги ударом во фланг и тыл рассечь и окружить франкскую армию была отбита норманнами Боэмунда. Среди мусульман вспыхнула паника, многие сельджукские военачальники начали отступать со своими отрядами, даже не вступив в бой. Вскоре отступление превратилось во всеобщее паническое бегство, и к полудню могучее исламское войско Кербоги перестало существовать. Победа крестоносцев была полной. В своем неудержимом бегстве турки бросили и свой лагерь, и многочисленные обозы. В руки франков попал и огромный шатер Кербоги, который, как говорят, мог вместить одновременно три тысячи человек, и все богатства, что в нем хранились.
Поражение армии Кербоги стало для сельджуков настоящей катастрофой. Фактически, в битве под Анти-охией турецкому могуществу был нанесен смертельный удар. Единство сельджукской империи, и без того уже почти эфемерное, рухнуло окончательно. С этих пор крестоносцы имели дело уже с отдельными эмирами и беками, что, конечно, облегчало и дальнейшие завоевания, и вообще само положение порядочно поредевшего крестоносного войска. Поражением сельджуков не преминули воспользоваться и их исконные враги Фатими-ды, летом этого же года почти без боя занявшие Иерусалим. Но, как это часто бывает, огромная победа, одержанная крестоносцами столь высокой ценой, так и не стала окончательной. И виной тому были сами «рыцари Христа».
Впрочем, не стоит возводить на простых рыцарей и солдат крестового похода грехи их вождей. Воины-паломники рвались в бой, ведь их главная цель — Иерусалим — была уже так близка. Но среди латинских князей, только что спасшихся от казавшейся неминуемой гибели, с новой, и еще большей силой вспыхнули раздоры. Зачинщиком их был, как водится, граф Ту-лузский. Сразу же после победы он вновь поднял на совете, казалось бы, уже решенный вопрос о том, кому владеть Антиохией. Аргумент был тот же: присяга Алексею Комнину. Но если месяц назад Раймунду удалось уговорить большинство вождей согласиться с ним, то сейчас, после победы, одержанной, к тому же, без какой-либо, даже минимальной, помощи греческого императора, мало кто из членов совета поддержал тулузского графа. Общие симпатии и крестоносных лидеров, и всего войска были на стороне Боэмунда — подлинного творца этой победы. Тогда Раймунд использовал свой последний козырь, пресловутое копье. Тулузский граф утверждал, что великая победа была одержана только Божьим соизволением, и никакой заслуги Боэмунда в ней нет; наоборот, именно он, Раймунд, должен считаться тем человеком, который внес наибольший вклад в успех крестоносного дела. Ведь это его воины обнаружили святыню христианства, а сам Раймунд был на совете вождей назначен хранителем святого копья. Вес графа Сен-Жилля в войске был чрезвычайно велик — ведь ему подчинялось больше трети крестоносцев, и потому спор вокруг копья разгорелся с новой силой. Боэмунд довольно ехидно высмеял претензии провансальца на святость, а вскоре и прямо обвинил его в руководстве театрализованной мистификацией. После этого все войско раскололось на сторонников и противников «святости» копья. Чтобы окончательно решить проблему, был, в конце концов, назначен «Божий суд». Для бедного Петра Бартелеми настал «момент истины». Посреди лагеря разожгли огромный костер, состоявший из двух половин, разделенных узенькой тропкой. Вот через этот костер пятиметровой длины, пламя которого порой вздымалось на высоту десяти метров, и должен был пройти несчастный провансальский солдат. К чести его надо сказать, что Петр Бартелеми не струсил — а может быть, был убежден в своей правоте — но он смело бросился в костер, и через несколько секунд... появился с обратной стороны. Ликованию сторонников Раймунда не было предела, но увы... На следующий день несчастный провансалец скончался от многочисленных ожогов, и теперь торжествовали уже приверженцы Боэмунда. В конце концов, тулузский граф, видя, что большая часть вождей и войска его не поддерживает, отказался от дальнейшей борьбы. В гневе он собрал свои отряды и двинулся на юг, к Триполи, рассчитывая укрепиться в этом мощном бастионе.
Теперь тарентский князь окончательно стал хозяином Антиохии. Он быстро вытеснил из города последних оставшихся там провансальцев, а вскоре выступил с армией вслед Раймунду, который застрял у города Маарры. Это был довольно крупный торговый центр, но он находился далеко к востоку от главного театра военных действий, и действия Раймунда можно объяснить только стремлением к обогащению и желанием насолить сопернику (Маарра издавна тяготела к Антиохии). Боэмунд, в свою очередь, ни в коем случае не хотел упускать из виду своего главного конкурента, а тем более позволить ему обогащаться, по сути, за свой собственный счет.
Приход армии Боэмунда решил судьбу Маарры, которая, конечно, не могла сопротивляться столь мощному войску. Провансальцы и норманны одновременно вступили в город, и между вождями вновь вспыхнул жестокий спор о праве владения. Препирательства приобрели настолько острый характер, что дело быстро шло к вооруженному конфликту; но тут против обоих зарвавшихся в своем противостоянии вождей выступили простые крестоносцы.
Рядовые воины, рыцари и солдаты, уже давно выражали недовольство корыстолюбием своих лидеров. Еще в Антиохии они требовали от князей прекратить распри и вести их на Иерусалим. Эти люди из народа пошли в великое паломничество ради освобождения Гроба Господня, и раздоры вождей, казалось, уже забывших о главной цели похода, вызвали сильный гнев «маленьких» людей. Они верили в то, что освобождение Иерусалима от «неверных» позволит им исполнить свой долг перед Богом, и алчность военачальников становилась главной преградой в исполнении святого обета. В Маарре исподволь накапливающееся возмущение вылилось, наконец, в открытый бунт. Спор князей из-за богатого города был решен самым радикальным способом. Поднялись все: старые и больные, хромые и увечные — и в один день все стены, башни и укрепления Маарры были разрушены до основания. «Это место не должно нам более мешать» — таково было общее мнение народа.
Бунт простых крестоносцев оказался холодным душем для их предводителей. Раймунд, как говорят, даже плакал от ярости и бешенства, но против воли войска пойти не посмел. Весной 1099 года был отдан приказ о продолжении похода, и войска крестоносцев двинулись в Палестину.
Армия, идущая на юг, к священному городу Иерусалиму, была на удивление невелика. Потери крестоносного воинства были огромными, причем осады и сражения сыграли здесь отнюдь не главную роль. Жажда, голод, болезни собрали куда более страшную жатву. Уже после великой победы под Антиохией внезапно разразившаяся эпидемия унесла около пятидесяти тысяч жизней. Среди умерших был и епископ Аде-мар, герой Дорилеи — единственный, кто мог примирять повздоривших вождей. К весне 1099 года от некогда огромной армии паломников осталось менее ста тысяч человек. Кроме того, споры
