животное, но сфокусировать взгляд на клетке. А из-за клетки не видно животного.
Что касается моей фразы, что вы выглядите как Дон Лопес из «Тристана», так я сначала сказала это Карлу в виде прикольной шутки. Повеселилась за ваш счет. Но в моих глазах это было неплохо. Мне хотелось бы суметь ызвать такой сон, в котором вы сыграли бы активную роль.
Впервые я стала ощущать себя реально в ходе занятия, когда сказала, что мне грустно, так как понимала, что разочаровываю вас. Я никогда не думала, что разочаровываю вас, когда занималась в группе, так как полагала, что вряд ли вы ожидаете чего-либо особенного. Там было много и других безмолвных лиц. Тогда вы казались более нереальным, чем сейчас. Затем я начала разговор и стала говорить такие вещи, которые можно занести либо в «сексуальную категорию», либо в «плохие дела». Но, по мере того, как я их говорила, я увидела, что оказалась укутанной в эту одежду, в гетрах, с улыбкой маленькой девочки. Думаю, что когда я начинаю ощущать присутствие этой девочки внутри, то всегда начинаю плакать. Чувствую себя так, как будто так и должна таскать повсюду этого жалкого, но реального ребенка во мне. А самый важный ваш вопрос: «Вы считаете себя женщиной?» Я знала: «Нет, нет». Вот почему всегда присугствует определенная степень игривости и флирта, но с женской идентичностью больше флиртую я. Меня действительно нельзя взять силой. Я не та женщина, которую можно соблазнить. И когда я ссорюсь с домовладелицей, мы не две женщины. Это сумасбродка и маленькая девочка, что-то натворившая и старающаяся исправить свою оплошность.
Затем вы спросили: «Вы мне угодили?» Я знала, что да. Но когда мы начали это анализировать, опять была вызвана другая часть меня, та нереальная равная, которой, по моему ощущению, я должна стать. Я хочу только, чтобы вы меня укутали и покачали на руках. Думаю, я сбилась со следа. Именно тогда я согласилась с категориями. Ненавижу так оглядываться назад и всегда это делаю. Вы росите об этом. Вы вынуждаете меня анализировать ощущения, тогда как я просто хочу их иметь. Но до этого, пока я говорила, я переживала приятные ощущения. Как хорошо поговорить, не сохраняя такого лица. Конечно, мой мелодраматический, саркастический агент зачислил меня в резерв под названием «Странная». Как бы для того, чтобы, поддразнивая, выманить меня из моих ощущений и сменить тему.
Так что когда я сказала: «Будет так ужасно, если эти мысли выйдут наружу», я не имела в виду, что стараюсь умиротворить свою саркастическую часть и согласиться с нею. В действительности я была благодарна. Выглядело это так, словно я говорила не о фактах, а просто о чувствах.
Я почувствовала определенный прогресс, как будто не хотела начинать следующий сеанс с нуля. И заканчивать сеанс также.
Тот сон о срываемой плоти был одним из редких сексуальных снов, в которых действительно участвует тело. Люди, которые срывали с меня плоть, были докторами. Я потом сосредотачивалась на сеансе в течение сорока минут, пока сидела на траве и писала это. Но после занялась практическими делами, которые, как я полагала, могут помочь мне. На этой неделе меня посещали приятные мысли, общение с Карлом обходилось практически без слез. Я также понимала, что это ощущение — даже не ощущение, а взвешенное состояние. Это так, словно я понимаю, что нужно писать — и не пишу, нужно отпечатать — и не печатаю, нужно что-то обдумать — но не обдумываю. Большая часть моего времени тратится на сдерживание. Так я поступаю во время занятий — неловко подражаю жизни.
Встреча с Джинни была сегодня живой, и это привело к большему пониманию между нами. Во время сегодняшней встречи я действительно ощутил близость с Джинни. Она намечалась неудачной, но я приложил все усилия, постарался, и Джинни охотно высказывалась. У нее мигрень, сказала она. Началась вчера. Опять, ответил я. Думаю, несколько приступов было за день до встречи со мной, а еще эта ночная паника за день до наших сеансов. Я расспрашиваю об этом ненавязчиво, конечно. Она валяет дурачка. Снова спрашиваю — и так несколько раз. Она притворяется, что не понимает, не знает, что я имею в виду. Отвечает на каждый мой вопрос, касающийся ее впечатлений от встреч со мной, не употребляя местоимение «вы». Это еще больше убеждает меня в том, что она избегает меня. Я удивлен. Мы так хорошо знакомы вот уже два года. И вдруг я с удивлением обнаруживаю, что она все еще не может разговаривать обо мне и даже избегает мыслей обо мне. Она поясняет, что если будет говорить обо мне, это еще больше осложнит ее отношения с Карлом. Это удивительно, думаю я и говорю ей об этом, как будто озвучивание мыслей делает их реальностью. Она кивает в знак согласия и даже что-то добавляет. Я напрямик высказываюсь по поводу ее неспособности общаться со мной на «вы» и интересуюсь собственной ролью в ее фантазиях. Здесь она немного напрягается и осторожно приоткрывает дверь. Говорит, что как-то нафантазировала, что написала рассказ, заработала 300 долларов и купила мне подарок. Я пытаюсь раскрутить ее на дальнейшую откровенность, спрашиваю, что это был за подарок. Она не может вспомнить. Спрашиваю, почему на захотела сделать мне подарок. Она говорит — чтобы восстановить мое доверие к ней. Поэтому он и должен был быть в виде создания рассказа. Интересно, что еще для нее означает сделать мне подарок.
В этот момент я начинаю застенчиво уговаривать ее сказать что-нибудь нежное. Она не может. Говорит, что это напоминает ей о том, как она делала подарок учителю, а подарки учителю обычно делают в конце семестра. Я становлюсь более смелым и вслух удивляюсь: «Разве нельзя сделать учителю подарок просто потому, что он тебе нравится?» В этот момент она подключается и обезоруживающе говорит: «Знаете, а вы мне нравитесь». Сохраняя спокойствие, я говорю: «Вы так легко теперь это заявляете!» И напоминаю ей, что она избегала такого признания с тех пор, как мы познакомились друг с другом. Более того, симпатия не безгранична — симпатия ко мне должна обладать значительным количеством граней, а она так и не может выразить ни одной из них. Она слушает, а затем раскрывается чуть больше и рассказывает о том, как я ей нравился в прошлом году, когда вел группу, и как она молчаливо восхищалась мною, когда я говорил то, что помогало другим членам группы. Только в этом году все обстоит по-другому, ведь она пациент, и ей очень трудно быть одновременно испытуемой и наблюдателем. Молчание. Спрашиваю ее, о чем она думает. Она встряхивается и говорит, что вдруг вспомнила о своем старом бойфренде, Пите. Я не стал ей мешать.
Мы поговорили о Пите, и она рассказала мне, как он позвонил ей за несколько минут до того, как пришел Карл. Как она сказала Питу, что ей надо заканчивать разговор, а потом об этом пожалела и через двадцать минут пере звонила ему. И как негативно все эти промахи подействовали на нее. Я рассмотрел каждый из ее промахов так, как всегда делал это на прошлых занятиях, демонстрируя в каждом случае, где именно она допускает гиперанализ. Почему она не может иногда остановиться из чистой доброжелательности или чувства альтруизма, не превращая это в недостаток? Фактически Пит ей действительно был интересен, она дала ему все, что могла, и была счастлива, когда на следующий день узнала, что у него новая девушка. В каждом случае она оборачивает все против себя, говоря, что она не проявляет
Из- за мигрени поневоле стараешься, чтобы ничто не нарушало твоего равновесия. Именно такую позицию я и заняла во время сессии. Думаю, мне надо бы радикально измениться, чтобы ничего старого не осталось: ни следа, ни капельки, ни улыбки. Так что, когда вы пытаетесь оправдать часть моих поступков, показывая, что не все так уж и плохо, это немного утешает. Но остальное не так уж много значит. К вашим похвалам я отношусь саркастически.
Когда я была верующей, Бог был вроде катализатора между мной и моими отношениями с миром. Я от многого отказывалась ради того, чтобы во внешнем мире все было хорошо. Так я избавлялась от многих лет жизни, говорила, что мне все равно, будет у меня друг или нет, и что я не выйду замуж, пока живы мои
