— Да, Чезаре, — согласилась она, опасаясь его грозного вида.
Но когда Лукреция осталась одна, она забилась в угол, продолжая оплакивать Джордже и Оттавиано.
Но даже Чезаре вскоре понял, что смерть тех, к кому он относился пренебрежительно, может круто изменить жизнь.
Родриго, по-прежнему полный желания устроить судьбу своей бывшей возлюбленной, решил, что, раз она потеряла мужа, нужно подыскать другого. Поэтому он устроил ее свадьбу с неким Карло Канале. Это была хорошая партия для Ваноцци — ведь Карло служил управляющим кардинала Франческо Гонзага и был человеком достаточно культурным; он поддерживал поэта Анджело Полициано, когда тот писал «Орфея», и был известен среди гуманистов Мантуи. Этот человек мог пригодиться Родриго. В свою очередь, Канале оказался достаточно умен, чтобы понять: с помощью кардинала он сможет разбогатеть, что до сих пор ему никак не удавалось.
Нотариус кардинала Родриго составил брачный контракт, и Ваноцца уже готовилась принять в доме нового мужа.
Но взамен ей предстояло расстаться с тремя старшими детьми. Она восприняла положение вещей философски, поскольку знала, что Родриго все равно больше не позволит ребятам оставаться в ее доме — пора их детства прошла. Ее сравнительно небогатый дом римской матроны был неподходящим местом для тех, кого ожидает блестящее будущее.
Таким образом и произошла величайшая перемена в жизни Лукреции.
Джованни предстояло отправиться в Испанию, где он должен был присоединиться к своему старшему брату Педро Луису. Там, как предполагал Родриго, он получит звания и должности не менее важные, чем получил Педро Луис.
Чезаре оставался в Риме. Ему предстояло готовиться к получению епископата, но для этого нужно было изучить каноническое право в университетах Падуи и Пизы. Всю свою жизнь он провел рядом с Лукрецией, а теперь они должны вместе покинуть дом матери и жить у родственницы их отца, где их будут воспитывать так, как подобает воспитывать детей столь знатного господина.
Принятое решение явилось для Лукреции сокрушительным ударом. Дом, в котором она прожила шесть лет, больше не будет ее домом. Удар был быстрым и неожиданным. Единственным, кто проявлял восторг, был Джованни, который бегал по комнате, размахивая воображаемым мечом, приседал в реверансе перед Чезаре, с издевкой называя его господином епископом. И не переставал взволнованно говорить об Испании.
Лукреция наблюдала за Чезаре, который стоял, скрестив руки на груди, с белым как мел лицом, едва сдерживая гнев. Чезаре не ругался, не кричал, что он убьет Джованни, потому что однажды был избит.
Мальчики подошли к первому важному событию в своей жизни, и каждому пришлось признать тот факт, что как бы они ни хвастались друг перед другом в детской, у них не было выбора — им оставалось только подчиняться приказам отца.
Лишь однажды, сидя в комнате наедине с Лукрецией, Чезаре закричал, ударив себя по бедрам с такой силой, что Лукреция подумала, не причинил ли он себе боль:
— Почему он едет в Испанию? Почему я должен стать священником? Я хочу ехать в Испанию, чтобы стать герцогом и воином. Как ты считаешь, разве я меньше гожусь править и воевать? Все потому, что наш отец всегда любил его больше, чем меня. Этот Джованни сумел уговорить его поступить именно так. Я не подчинюсь. Никогда!
Потом он обнял Лукрецию за плечи, и ее испугал горящий взгляд его выразительных глаз.
— Клянусь тебе, сестренка, что я не успокоюсь, пока не обрету свободу… свободу от желания отца… свободу от желания любого, кто хочет ограничить меня.
Лукреция не нашла ничего другого, как негромко ответить:
— Ты будешь свободным, Чезаре. Ты всегда делал то, что хотел.
Неожиданно он улыбнулся и принялся неистово обнимать ее, как умел делать только он.
Она переживала за Чезаре, а это означало, что она не волновалась за свое собственное будущее, как следовало бы.
Монте Джордано
Адриана, хозяйка дома Мила, была женщиной с претензиями. Ее отец, племянник Каликста III, приехал в Италию, когда дядя был избран папой, поскольку решил, что под милостивым и могучим покровительством его ждет прекрасное будущее. Так что Адриана приходилась родственницей Родриго Борджиа, который относился к ней с большим уважением и ценил в ней не только красоту, но и ум. Именно благодаря этим качествам она сумела выйти замуж за Людовико из благородного рода Орсини, а это семейство славилось как одно из самых могущественных в Италии; У Адрианы рос сын, которого звали Орсино. Увы, мальчик часто болел, к тому же страдал косоглазием, но, по мнению матери, вполне беспристрастному, его ждала хорошая партия как наследника огромного состояния.
Орсини владели многими дворцами в Риме. Адриана с семьей жила в доме на Монте Джордано, неподалеку от моста Святого Ангела. Именно в этот дворец и привезли Лукрецию и Чезаре, когда они распрощались с братьями и матерью.
Здесь жизнь сильно отличалась от того, к чему они привыкли на Пьяцца Пиццо ди Мерло. В доме Ваноцци царила беспечная радость, детям была предоставлена полная свобода. Им позволяли гулять в саду и виноградниках или наслаждаться походами к реке; они часто отправлялись на Кампо ди Фьоре, где обожали смешиваться с разным людом. Теперь Чезаре и Лукреция поняли, что жизнь их в самом деле изменилась.
Адриана внушала страх. Эта красивая женщина всегда носила траурный черный цвет, любимый испанцами, и не уставала повторять, что ее дом — дом испанки, хоть и находится он в самом сердце Италии. Возвышавшийся над Тибром дворец с многочисленными башнями выглядел очень мрачно; его толстые стены не давали доступа солнечному свету и веселому гулу Рима, который нравился детям. Адриана никогда не смеялась, как Ваноцца, в ней не было ни тепла, ни любви В ее доме жили несколько священников. Здесь постоянно молились, и в первые годы проживания во дворце Орсини Лукреция постепенно уверовала, что ее приемная мать — женщина очень добродетельная.
Чезаре раздражала дисциплина, но даже он ничего не мог поделать — и ему внушали благоговейный страх мрачный дворец, священники и неустанные моления. Детей угнетало чувство, что замок станет для них тюрьмой, в которой им суждено томиться, в то время как Джованни позволили с пышностью и блеском отправиться в Испанию.
Чезаре замкнулся в тяжелых раздумьях. Он не злился, как в доме матери, но был мрачен, и его тихая ярость иногда пугала Лукрецию. Тогда она льнула к нему и умоляла не быть таким печальным; она покрывала его лицо поцелуями и твердила, что любит его больше всех на свете, больше всех в целом мире, любит его сегодня, будет любить завтра и вечно.
Но даже подобные заверения не успокаивали его, он оставался угрюмым и несчастным и лишь изредка оборачивался к ней и сжимал ее в объятиях, которые причиняли ей боль и волновали. Тогда он говорил:
— Ты и я — мы заодно, сестренка. Мы всегда любили друг друга… сильнее всех на свете… в целом свете. Поклянись, что так будет всегда.
И она клялась. Иногда они вместе лежали в ее или его постели. Она приходила к нему, чтобы утешить его, он приходил к ней, чтобы утешить ее. Они часто говорили о Джованни и о том, как несправедлива жизнь. Почему их отец так любит Джованни? — спрашивал Чезаре. Почему не Чезаре оказался тем, кого отправили в Испанию? Чезаре никогда не станет священнослужителем. Он ненавидит церковь… ненавидит… ненавидит!
Его страстность пугала Лукрецию. Она крестилась и напоминала ему, что не следует так говорить о церкви. Святые или, может, Святой Дух могут рассердиться и накажу его. Она утверждала, что боится этого, но стремилась только успокоить брата, напомнить, что он — сильный Чезаре, который ничего не боится, и что маленькая Лукреция нуждается в его покровительстве и защите.
Иногда она заставляла его забыть злость на Джованни. Иногда они смеялись, вспоминая веселые прогулки на Кампо ди Фьоре. Потом клялись друг другу в вечной любви.
Но все ли первые месяцы дети чувствовали себя узниками.
