— Ты поедешь в монастырь Сан Систо, где станешь заботиться о моей дочери Лукреции.
Пантисилея вздохнула с явным облегчением. Госпожа Лукреция была доброй хозяйкой, и все находившиеся у нее в услужении считали, что им очень повезло.
— Я вижу, — сказал Александр, — что ты в восторге, ты поняла, какую честь я тебе оказываю.
— Да, ваше святейшество.
— Ты должна быть готова поехать туда сегодня же. Моей дочери одиноко, я хочу, чтобы ты успокоила ее и стала ей подругой. — Он нежно потрепал девушку по щеке. — И ты все время должна ей напоминать, как сильно она огорчает своего отца, не возвращаясь к нему. Ты вымоешь ей волосы, возьми с собой для нее несколько нарядных платьев и украшений. Ты должна убедить ее носить все это. Пантисилея, дорогая моя, говорят, что моя дочь хочет стать монахиней. Я думаю, это не больше чем разговоры, но она молода и впечатлительна. Ты же должна напомнить ей о радостях жизни, которые ждут ее за стенами обители. Девичьи разговоры, сплетни, наряды! Моя Лукреция очень любила все это. Проверь, девочка, любит ли она их по-прежнему. Чем скорее ты привезешь ее из монастыря, тем большую награду получишь.
— Святой отец, у меня одно желание — служить вам.
— Ты хорошая девочка. И красивая тоже.
Папа принял в объятия девушку, выражая таким образом удовлетворение состоявшимся разговором и страсть.
Лукреция уже готова была полюбить Пантисилею. Ее волновала сама мысль о том, что с ней рядом кто-то будет, с кем можно посмеяться и посплетничать. Серафина и остальные девушки были слишком сдержанны, думая, что в смехе есть что-то греховное.
Пантисилея открыла сундуки и показала платья, которые она привезла Лукреции.
— Это пойдет вам куда больше черного платья, которое вы носите, мадонна.
— Мне совсем не хочется надевать их в этой тихой обители, — объяснила она. — Здесь они просто неуместны.
Пантисилея явно огорчилась.
— А ваши волосы, госпожа! — настаивала она. — Они не такие блестящие, как были раньше.
Лукреция немного встревожилась. Считалось большим грехом думать о таких вещах, как забота и украшение своей внешности, объясняли ей сестры, и она старалась не сожалеть о том, что ее волосы не вымыты.
Она сказала Пантисилее, что монахини не одобрили бы ее поведение, если бы она стала мыть волосы так же часто, как привыкла мыть их дома. Они обвинили бы ее в тщеславии.
— Мадонна, — хитро проговорила девушка, — у них ведь не такие золотистые волосы, как у вас. Прошу вас, позвольте мне помыть их, только чтобы напомнить вам, как они блестят.
Кому будет от этого вред? Она разрешила Пантисилее вымыть ей голову.
Когда волосы высохли, Пантисилея заулыбалась от удовольствия, брала пряди в руки и восклицала:
— Взгляните, госпожа, они снова будто чистое золото. Точно золото на вашем зеленом платье из парчи. У меня это платье с собой. Примерьте его.
Лукреция улыбнулась девушке.
— Только чтобы не огорчать тебя, маленькая Пантисилея.
Зеленое с золотом платье было надето, и Лукреция стояла с распущенными волосами, когда появилась одна из монахинь и доложила, что приехал Педро Кальдес с письмами от папы.
Лукреция приняла его в холодной пустой комнате.
Он посмотрел на нее, она заметила, как он покраснел до корней волос. Он не мог вымолвить ни слова и стоял перед ней не сводя с нее глаз.
Она сказала:
— Что с вами, Педро, что-нибудь не так? Он, заикаясь, проговорил:
— Мадонна, просто мне показалось, что передо мной богиня.
Как приятно снова было надеть нарядное платье и услышать слова восхищения! Юноша был красив, а ею так давно никто не восхищался.
После этого она перестала носить черное монашеское платье, а волосы ее всегда блестели, как золото.
Она никогда не знала, когда приедет Педро Кальдес с письмами из дома; она решила, что этот молодой человек, который ей очень понравился, должен всегда видеть ее красивой и хорошо одетой.
Пантисилея оказалась очень веселой компаньонкой, и Лукреция не могла понять, как она могла ранее обходиться без этой жизнерадостной девочки.
Они часто сидели в отведенных им комнатах и вышивали, хотя Пантисилея гораздо больше любила петь под аккомпанемент лютни Лукреции. Пантисилея захватила лютню с собой. Еще она привезла несколько гобеленов, и теперь они висели на стенах, делая комнату менее похожей на келью. Она без конца говорила о мире, оставшемся за монастырскими стенами. Она была очень забавна и немного непоследовательна, что и делало ее, думала Лукреция, такой привлекательной собеседницей. Лукреция теперь чувствовала, что она просто увяла бы в обществе добрых, но слишком уж рассудительных монахинь.
Пантисилея с удовольствием обсуждала взаимоотношения братьев Лукреции и поведение Санчии, которая поочередно становилась любовницей то одного, то другого брата. Никто еще при папском дворе не вел себя так, как Санчия, заявила девушка. Чезаре и Джованни открыто посещали ее, и весь Рим знал, что они ее любовники. А маленький Гоффредо в восторге от того, что братья соперничают из-за его жены, и помогает Чезаре взять верх над Джованни.
Она рассказала о хорошенькой девушке из Феррары, которая была обручена.
— Его светлость герцог Гандийский заметил девушку и стал домогаться ее, — начала Пантисилея, — но ее отец твердо решил выдать ее замуж, подобрав выгодную партию. У нее имелось богатое приданое, она была очень хороша собой, казалось, ничего не изменишь. Но герцог решил сделать ее своей любовницей. Об этом никто не знает. Но теперь свадьба отложена, некоторые говорят, что спутница герцога, с которой его часто видят — она всегда в маске, — и есть та синьора.
— Мои братья очень похожи друг на друга тем, что всегда добиваются желаемого.
— Правда, так и есть. В Риме много сейчас говорят об этом любовном приключении герцога.
— Под маской в самом деле скрывается та девушка?
— Никто не может быть в этом уверен. Но известно, что герцога всегда сопровождает фигура в маске. Они вместе ездят верхом — иногда на одном коне. Компаньон герцога всегда одет так, что невозможно понять, мужчина это или женщина.
— Как же Джованни любит привлекать к себе внимание! А мой брат Чезаре? У него есть дама в маске?
— Нет, синьора. Синьора кардинала видят только во время торжественных церемоний в церкви. Говорят, что он больше не любит Санчию и что по этой причине между братьями воцарились мир и покой.
— Надеюсь, что это так.
— Их видели вместе, они шли, взявшись за руки, как истинные друзья.
— Мне очень приятно слышать об этом.
— Да, госпожа, а что же вы наденете? Зеленое платье с розовой отделкой так идет вам.
— Я и так достаточно хорошо одета?
— Мадонна, а что если приедет Педро Кальдес?
— Что ж из этого?
— Ему будет так приятно увидеть вас в том бархатном зеленом с розовым платье.
— Почему ты так думаешь? Пантисилея весело улыбнулась в ответ.
— Мадонна, Педро Кельдес влюблен в вас. Любой поймет это, заглянув ему в глаза. Но, наверное, не любой — уж не сестра Керубино. — Она изобразила искаженное лицо доброй монахини с величайшей точностью. — Нет, она не догадается. А я догадалась. Я уверена, что Педро Кальдес страстно, но безнадежно вас любит, мадонна.
— Какую ерунду ты говоришь! — ответила Лукреция.
Он любил ее.
Она знала, что Пантисилея права. Его выдавали каждый жест, его голос. Бедный Педро! На что мог он
