Клянусь всеми святыми, что я избавлюсь от необходимости служить церкви, я стану вести себя так, что отцу придется освободить меня.

— Но ты сделаешь его несчастным.

— А как насчет того, что он сделал меня несчастным?

— Это ведь для твоего продвижения.

— Ты слушаешь его, а не меня. Я вижу это, сестренка.

— О нет, Чезаре, нет. Если бы я знала, что могу тебе чем-то помочь, я бы охотно сделала для тебя все.

— И все-таки ты печалишься об отце. Ты с таким сочувствием произнесла: «Его сделает это несчастным». И ни слова о том, как несчастлив я.

— Я понимаю, что ты несчастлив, дорогой мой брат, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы положить конец этому несчастью.

— Правда? Правда, Лукреция?

— Все… все возможное.

Он обнял ее за плечи и улыбнулся, глядя на нее сверху вниз.

— В один прекрасный день я могу попросить тебя выполнить свое обещание.

— Я буду ждать. Я буду готова, Чезаре. Он горячо поцеловал сестру.

— Ты успокаиваешь меня, — сказал он. — Разве ты не всегда делала это? Любимая моя сестра, никого на земле я не люблю так, как люблю тебя.

— И я люблю тебя, Чезаре. Разве этого недостаточно, чтобы чувствовать себя счастливыми, несмотря на все испытания и трудности?

— Нет, — крикнул он, глаза его пылали. — Я знаю, для чего я рожден. Я должен быть королем. Завоевателем! Разве ты сомневаешься в этом?

— Нет, не сомневаюсь. Я всегда вижу тебя королем и завоевателем.

— Дорогая Лукреция, когда мы прогуливались вместе с Фьяметтой верхом, ты смотрела на развалины и размышляла о прошлом. В нашей истории один великий человек. Он покорил многие страны. Он жил до того, как был построен Колизей, он один из великих, чья родина — Рим. Ты понимаешь, о ком я говорю.

— О Юлии Цезаре, — ответила девушка.

— Великий римлянин, великий завоеватель. Я представляю его пересекающим Рубикон, знающим, что вся Италия лежит перед ним. Это происходило за сорок пять лет до рождения Христа, и с тех самых пор нет ни одною похожего на него. Ты знаешь, какой у него был девиз? Aut Caesar, aut nihil!. Лукреция, с этого момента я принимаю этот девиз. — От сознания собственного мнимого величия у него горели глаза. Он был уверен в нем, заставляя поверить в свое величие и свою сестру. — И послушай, ведь не зря меня назвали Чезаре. Был только один великий Цезарь. Я стану следующим.

— Конечно! — воскликнула Лукреция. — Я в этом уверена. Пройдут годы, и люди станут говорить о тебе, как сейчас говорят о великом Юлии. Ты будешь великим полководцем…

Лицо его неузнаваемо изменилось.

— А наш отец сделал меня священником!

— Но ты ведь станешь папой римским, Чезаре. В один прекрасный день ты станешь папой. Он в гневе топнул ногой.

— Папа правит в тени, а король при свете дня. Не желаю быть папой. Хочу быть королем. Я хочу объединить всю Италию под своими знаменами и править… сам. Это задача короля, а не папы.

— Отец должен освободить тебя.

— Он не согласится. Он отказывается. Я умолял его. Я пытался убедить. Нет, он настаивает на своем решении — я должен посвятить себя служению церкви. Один из нас должен быть священником. Джованни в Испании со своей длиннолицей кобылой. У Гоффредо есть его неаполитанская проститутка. Лукреция, можно ли смириться с такой вопиющей несправедливостью? Мне хочется совершить убийство, когда я начинаю об этом думать.

— Убийство, Чезаре! Тебе хочется убить его! Чезаре положил руки ей на плечи.

— Да, — подтвердил он, лицо его исказила гримаса боли, — мне хочется убить… даже его.

— Нужно заставить его понять тебя. Он самый любящий отец на свете и, если узнает о твоих чувствах… о Чезаре, он поймет. Он подумает, что можно будет сделать для тебя.

— Я говорил ему о своих чувствах, пока не отчаялся. У него пропадает всякое желание обсуждать их. Никогда не встречал человека, который до такой степени стоит на своем. Он твердо решил, что я останусь служить церкви.

— Чезаре, твои слова причиняют мне боль. Я не могу чувствовать себя счастливой, пока в твоей голове таятся подобные мысли.

— Ты слишком нежна, слишком добра. Тебе не следует быть такой, детка. Как тебя использует наш жестокий мир, если ты останешься такой в будущем?

— Я не думала, как меня могут использовать. Я думаю о том, как использовали тебя, брат мой, в этом мире. И я не могу выносить саму мысль о том, что между тобой и отцом установятся недобрые отношения. Чезаре, о мой дорогой брат, ты говоришь об убийстве!

Чезаре громко рассмеялся. Потом стал нежен.

— Оставь свои страхи, детка. Я не убью его. Это было бы безумство. Ведь от него зависит наше благосостояние.

— Не забывай об этом, Чезаре. Не забывай.

— Я бываю преисполнен ярости, но не глупости, — ответил он. — Я отомщу за себя иначе. Наш отец настаивает на моем служении церкви, а я буду доказывать ему, что совершенно не гожусь для этого. Именно поэтому я показываюсь на улицах в обществе своей рыжеволосой куртизанки — в надежде заставить отца понять, что я не могу вести образ жизни, на котором он настаивает.

— А что за слухи насчет твоей женитьбы на принцессе Арагонской?

— Слухи, — ответил он уставшим голосом, — и ничего больше.

— Но отец какое-то время, казалось, обдумывал эту возможность.

— Это был дипломатический ход, детка. Неаполь предложил этот брак, чтобы встревожить мианских Сфорца, и наш отец решил одобрить его по политическим мотивам.

— Но он с таким радушием принял послов, и все знали, что они прибыли к нам, чтобы обсудить возможный брак между тобой и принцессой.

— Дипломатия. Дипломатия! Не трать времени зря на мысли об этом. Как я. У меня одна надежда — показать отцу, насколько я не подхожу церкви, или же силой заставить его дать мне свободу. Отец намеревается сделать меня кардиналом.

— Кардиналом, Чезаре! Это и есть причина твоего гнева. — Лукреция тряхнула головой. — Я вспоминаю тех, кто приносит подарки мне и Джулии, потому что надеются, что мы повлияем на отца, и он даст им кардинальские шапки. А ты… тот, на которого он сам хочет возложить ее… сопротивляешься. Как непонятна жизнь! Чезаре стоял, сжимая и разжимая кулаки.

— Боюсь, что когда я окажусь в одеждах кардинала, то у меня не будет возможности изменить свою судьбу.

— Чезаре, брат мой, ты добьешься своего.