— Да.

— Я так и полагал. Твой сияющий вид говорит мне, да и сам я знаю, какие у вас с отцом отношения.

— С отцом?

— Весь Рим говорит, что он обожает тебя.

— Весь Рим знает, что он мой отец. Сфорца улыбнулся, но улыбка была немного отталкивающей; у Сфорца все было «немного».

— Весь Рим знает, что он твой отец, и именно потому эта привязанность… это чувство обожания… так странно, — возразил он.

Лукреция смотрела на него выжидающе, но он повернулся и направился к двери.

Чезаре приехал во дворец Санта Мария в Портико. Он находился в странном настроении, и Лукреция не могла понять, что кроется под этим. Он гневается? Скорее всего.

Джованни скоро должен стать законным отцом, а это как раз то, чего ему, говорит себе Чезаре, никогда не испытать. Как печально, размышляет Лукреция, что радость Александра по поводу беременности жены Джованни только подчеркивает участь Чезаре безропотно нести свой крест.

Она знала, что никогда не забудет, как молил Чезаре Мадонну избавить его от служения церкви; она знала, что и теперь его переполняет это желание, как и тогда, когда он молился. И вот теперь ее мучил вопрос, что означает выражение его сверкающих глаз и поджатые губы.

До нее доходили слухи о его жизни в университетах. Говорили, что никакой, даже самый низкий поступок не казался Чезаре грехом, если он хотел получить удовольствие, иногда в порядке эксперимента. Говорили, что деньги отца и его влияние позволили юнцу составить свой собственный небольшой двор и что он правил придворными, словно монарх-деспот: достаточно оказывалось одного взгляда, чтобы подчинить любого, а если кто выходил из повиновения, то вскоре с ним происходил несчастный случай.

— Чезаре, — спросила Лукреция брата, — случилось что-то, что рассердило тебя?

Он обхватил пальцами ее шею, откинул голову сестры назад и нежно поцеловал ее в губы.

— Эти прекрасные глазки видят слишком много, — пробормотал он. — Я хочу, чтобы ты поехала со мной кататься верхом.

— Хорошо, Чезаре, с превеликим удовольствием. Куда мы отправимся?

— Пожалуй, вдоль реки. Через город. Пусть люди видят нас вместе. Им доставляет удовольствие смотреть на нас. А почему бы и нет? Мы достаточно приятны для этого.

— А ты самый красивый мужчина в Италии. Он засмеялся.

— Неужели!

В моей одежде священнослужителя!

— На тебе она смотрится с достоинством. Ни один священник не выглядит, как ты.

— Факт, который заставляет всех епископов и кардиналов сильно завидовать.

Он в хорошем настроении, подумала девушка, я ошибалась.

Когда они выехали на прогулку, к ним присоединился еще один всадник. Это была миловидная рыжеволосая девушка, роскошно одетая, даже, лучше сказать, разодетая, сиявшая драгоценностями, волосы свободно спускались на плечи.

— Фьяметта хорошо тебя знает, сестра, — сказал Чезаре, переводя взгляд с куртизанки на золотистую головку невинной Лукреции. — Она заявила, что я слишком часто произношу твое имя, когда бываю с ней.

— Мы очень преданны друг другу, — объяснила Лукреция девушке.

— Наверняка, — заметила Фьяметта. — Весь Рим говорит о вашей взаимной преданности, так что даже трудно сказать, кто любит донну Лукрецию сильнее — ее братья или отец.

— Так приятно быть любимой, — просто сказала Лукреция.

— Поехали, — скомандовал Чезаре, — погуляем вместе.

Он ехал между девушками, на губах его играла сардоническая улыбка, когда они следовали по улицам. Люди проходили мимо них, опустив глаза, но стоило им проехать, как прохожие долго глядели им вслед.

У Чезаре уже была такая репутация, что никто не осмеливался бросить ему враждебный или насмешливый взгляд, который он мог бы заметить. Но римляне просто не могли не смотреть ему вслед, увидев его вместе с сестрой и другой женщиной.

Чезаре прекрасно знал, какое впечатление производит на горожан, проезжая при свете дня в обществе самой скандально известной куртизанки Рима и с собственной сестрой; он знал, что о его поведении сразу же доложат отцу и что тот будет им очень недоволен. Этого-то и добивался Чезаре. Пусть люди смотрят, пусть сплетничают.

Фьяметте очень нравилась их прогулка. Она была в восторге от того, что теперь люди узнают, кто ее последний возлюбленный это сын папы. Очень неплохо для ее репутации! Чем больше она будет его любовницей, тем лучше, наверняка, все примут это как доказательство ее превосходства над подругами по профессии.

Они отправились к древнему Колизею, который ничуть не очаровал Лукрецию, а только наполнил ее ужасом, когда она вспомнила о христианах, брошенных на съедение диким зверям и погибшим за веру.

— О! — воскликнула она. — Как прекрасен Колизей и как… тревожит. Говорят, что если прийти сюда ночью, то услышишь стоны мучеников и рев диких животных.

Фьяметта рассмеялась.

— Сказки!

Лукреция вопросительно посмотрела на брата.

— Фьяметта права, — сказал он. — Единственное, что ты наверняка здесь услышишь — это как уносят мрамор и камни желающие построить себе дом. А сказки сочиняют и рассказывают, чтобы удерживать подальше от Колизея тех, кто может помешать вору.

— Наверное, так и есть. Я больше не боюсь.

— Но умоляю тебя, сестра, не вздумай прийти сюда ночью. Тебе нечего здесь делать.

— А ты бы пришла сюда ночью? — спросила Лукреция Фьяметту.

За девушку ответил Чезаре:

— Ночью Колизей становится притоном воров и проституток.

Фьяметта слегка покраснела, но она уже научилась скрывать свой гнев перед Чезаре.

Лукреция, видя смущение девушки и понимая его причину — поскольку она поняла, представительницей какой профессии та является, — быстро проговорила:

— Папа Павел построил из этих камней себе дворец. Разве не чудесно размышлять о том, что хотя все эти камни, весь этот мрамор свое отслужили и построившие Колизей давно умерли, все же спустя четыреста лет еще можно построить новые дома из того же самого материала?

— Ну разве она не очаровательна, моя сестренка? — сказал Чезаре и стал ее целовать.

Некоторое время они скакали через развалины, затем повернули лошадей ко дворцу Санта Мария в Портико.

Чезаре сказал Фьяметте, что навестит ее сегодня же вечером, и пошел во дворец вместе с сестрой.

— Ну, — начал он, когда они остались одни, — ведь когда бы Чезаре ни приходил к Лукреции, служанки знали, что он хочет остаться с ней наедине. — Теперь признайся, что ты немного шокирована.

— Люди смотрели нам вслед, Чезаре.

— А как тебе понравилась бедняжка Фьяметта?

— Хорошая девушка. Она очень красива… Но она куртизанка, правда ведь? И разве ей подобает прогуливаться вместе с нами по улицам?

— Почему бы нет?

— Хотя бы потому, что ты архиепископ. Чезаре с силой ударил себя кулаком по бедру с детства привычным жестом.

— Именно потому, что я архиепископ, я еду по улицам с рыжеволосой проституткой.

— Наш отец говорит…

— Я знаю, что говорит наш отец. Имей своих любовниц — десять, двадцать, сто, если надо. Развлекайся, как хочешь… наедине. А на людях не забывай, никогда не забывай, что ты сын святой церкви.