Самые непримиримые ушли в оппозицию сразу. В 1926 году Сталин говорил о разнице между ними и «генеральной линией». «В чем состоит эта разница? В том, что партия рассматривает нашу революцию… как революцию, представляющую некую самостоятельную силу, способную идти на борьбу против капиталистического мира, тогда как оппозиция рассматривает нашу революцию как бесплатное приложение к будущей, еще не победившей пролетарской революции на Западе, как 'придаточное предложение' к будущей революции на Западе, как нечто, не имеющее самостоятельной силы». Впрочем, им было не так уж важно где: не в Европе, так в Бразилии, не на Западе, так на Востоке! Лишь бы продолжался бой, «и сердцу тревожно в груди», и далее по тексту…

Это была первая линия раскола партии большевиков. Почему я не говорю о взглядах оппозиции, о борьбе за власть и пр.? Все это тоже было, однако вокруг Сталина собирались люди определенного психологического типа, и против него — тоже люди определенного психологического типа, только другого. А взгляды — что взгляды? Их можно менять по десять раз в год, и совершенно искренне, а можно не иметь вовсе. Суть же не в этом, а в том, чего больше хочется человеку — воевать или строить.

Оппозиция то отделялась, то присоединялась, дробилась и множилась, но в целом здесь все определилось достаточно рано. Во властных структурах Советского Союза теперь могли работать только те, для кого происходящее в России было важнее «мировой революции».

Но ведь этим все не ограничилось! Психологический конфликт остался нерешенным, потому что властной элите даже и в России по-прежнему было милее бороться, чем строить, и решать все вопросы силой, а не миром. Чтобы это увидеть, достаточно рассмотреть фотографии тогдашних «партийных баронов». Рано или поздно должен был проявиться второй раскол.

И снова о менталитете, то есть, по-простому говоря, народном представлении о том, как надо жить. Сколько раз было замечено: если человек живет так, как ему органично, он счастлив. Есть такая байка про ученых Физико-технического института: «Сидим в подвале, испытываем машину. Вдруг свет погас. Что такое? Вылезли наружу — Февральская революция. Тут свет дали, снова в подвал полезли. Работаем дальше. Опять свет погас. Вылезли наружу — Октябрьская революция…»

А теперь вспомним мечту советской интеллигенции конца 80-х — о прилавках, полных колбасы разных сортов, и чтоб непременно тоненько порезано и красиво упаковано. Да ведь эти, которые за колбасу, в подвале Физтеха захиреют. А ученые в их колбасном раю повесятся… Между тем на своем месте все совершенно счастливы.

Попробуем подумать: а что в большевистской программе совпадало с русским менталитетом и что не совпадало? По большому счету да, общество без бар и господ, самим управлять своей жизнью… Это надо попробовать так пожить, да посмотреть, что получается, на собственной шкуре, чтобы осознать, что не все так просто. В общем, народу основополагающая идея понравилась. А вот с частностями оказалось уже сложнее.

«Мировая революция»? Этим, конечно, можно на какое-то время увлечься, особенно если спьяну. Но в целом русский народ страстью к мессианству никогда не страдал. Чай, не поляки (которых, кстати, в партии большевиков было совершенно непропорциональное количество). И не евреи (которых, кстати, тоже…).

Построение справедливого общества? Это дело другое, неплохо бы… Вот только что понимать под справедливым обществом? Первоначальным идеалом «р-р-революционеров» было «все поделить», то есть «военный коммунизм». А окончательным идеалом — «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Ну-ка, попробуйте в заводской бригаде установить для всех равную зарплату, пусть бы и «по потребностям» — что выйдет? На год вперед мата наслушаетесь, это точно, а работать они после этого вообще перестанут.

И наконец, как работала после революции знаменитая триада: «За веру, царя и Отечество», без которой в России никакого строя не бывает?

По этой части в партийных головах царил полный сумбур. Вместо веры попытались внедрить малопонятные писания Маркса, Энгельса, Ленина и прочих «апостолов марксизма» рангом поменьше. В «верхах» по этим вопросам спорили с чисто религиозным рвением, с руганью, периодически переходящей в мордобой. (Классический пример тут поведал Молотов: когда он назвал книгу Зиновьева «Ленинизм» «не ленинской», Серго Орджоникидзе, не говоря худого слова, тут же кинулся на него с кулаками.) В середине, то есть в партийных массах, это больше всего напоминало изучение катехизиса. Помните, в прошлой главе — эпизод с исключением из партии человека, который неправильно ответил на вопрос, будет ли построен окончательный коммунизм? И чем это, скажите, отличается от урока в какой-нибудь воскресной школе для шахтеров?

Как отзывалась «религия коммунизма» в головах людей из народа, не берусь даже представить. Не хватает воображения. Впрочем, для большинства мало что изменилось. Только раньше они не ходили в церковь, а теперь спали на собраниях, вот и вся разница.

По правде сказать, на самом деле ничто не мешало товарищам коммунистам оставить в покое церковь, ибо по большому счету ни христианство, ни мусульманство, ни иудаизм социализму нисколько не противоречат. Если бы не глубокая психологическая невозможность это сделать. Дело в том, что «революционер» по природе своей разрушитель, и чем более упорядочена структура, тем сильнее «революционер» ее ненавидит. К разуму это не имеет никакого отношения, это чисто спинномозговые рефлексы. А поскольку церковь упорядочивает само мироздание, то, естественно, «революционеры» и ненавидят ее больше всего. По данному признаку этот психологический тип можно узнать как тогда, так и сейчас.

С отечеством тоже все невнятно. Как бы вроде полагается за таковое принимать «Земшарную республику Советов». Советская Россия — отечество промежуточное, так сказать, станция пересадки. А кто же серьезно относится к вокзалам? На вокзале традиционно хабарики на пол кидают и вместо туалета на газон ходят. А с «земшарной республикой» что-то застопорилось, поезда все не было и не было, по какому поводу «революционеры» должны были злиться, из себя выходить, стены пинать и урны переворачивать. Чем они и занимались — например, во время коллективизации.

Ну а с «царем» выходило уж совсем никуда…

Есть вещи, которые отрицать трудно. Например, что в нашем менталитете заложено устроение общества по принципу повинностей, где положение человека определяется не титулами и богатствами, а в первую очередь местом в иерархической пирамиде: царь служит Богу, бояре — царю, и так далее, до последнего холопа. И сколько бы у тебя денег ни было, но если ты ничем не занят, то человек ты никчемный… Потому-то с такой страшной разрушительной силой и подействовал на общество подписанный Петром III «Указ о вольностях дворянских», что в этой системе вдруг образовался класс, который имел официальное право не служить и при этом претендовать на уважение. Каково было крепостному крестьянину смотреть на барина, который, всем владея, был ничего никому не должен, и при этом ему кланяться?

(По схеме повинностей, кстати, было устроено и советское общество. А разваливаться страна стала, когда народ признал «верхи» классом живущих для себя паразитов и, соответственно, взял эту же мораль для себя. Но это было уже потом.)

А поскольку в реальности этот механизм никогда не реализовывался полностью, по причине порочности человеческой природы, то на этот случай у народа имелась страховка. Общество попросту пропускало слабые звенья, замыкаясь непосредственно на более высокие. Как в советских фильмах,