трон взошел пломбирный император, отныне правит всем лишь он один. Возьми из шкафчика без трех стеклянных ручек ту простыню, что некогда она сама тремя расшила голубями, и расстели, укрыв ее лицо. Покажутся натруженные ноги — так только для того, чтоб понял ты, как холодна она и бессловесна. Задушен, луч светильника пропал — пломбирный император правит бал.
…В колонне сей дыра.
Джордж Сеферис
8. БЕН (3)
Должно быть, стучали уже давно — стук словно бы эхом разносился вдаль улиц его сна, а он тем временем боролся, освобождаясь от дремоты. Кругом царила тьма, но, обернувшись, чтобы схватить часы и поднести к лицу, он сшиб их на пол. Он чувствовал, что сбит с толку и напуган.
— Кто там? — крикнул он.
— Это Ева, мистер Мирс. Вас к телефону.
Он встал, натянул штаны и, голый до пояса, открыл. Там стояла Ева Миллер в белом махровом халате, с лицом, полным тупой уязвимости человека, на две пятых еще спящего. Они, не таясь, переглянулись, и Бен подумал: кто-то заболел? умер?
— Межгород?
— Нет, это Мэтью Бэрк.
Знание не принесло должного облегчения.
— Который час?
— Начало пятого. Судя по тону, мистер Бэрк очень расстроен.
Бен спустился вниз и взял трубку.
— Слушаю, Мэтт.
Мэтт быстро дышал в трубку. Воздух вырывался резкими короткими всхлипами.
— Бен, можете приехать? Прямо сейчас?
— Да, конечно. А в чем дело? Вы заболели?
— Не по телефону. Просто приезжайте.
— Буду через десять минут.
— Бен…
— Да?
— У вас нет распятия? Или образка Святого Христофора? Чего-нибудь такого?
— Черт, нету. Я баптист… бывший.
— Ладно. Приезжайте побыстрее.
Бен повесил трубку и поспешно вернулся наверх. Ева стояла, положив ладонь на столбик перил, лицо переполняли тревога и нерешительность: с одной стороны, хотелось знать, с другой, не было желания вмешиваться в дела жильца.
— Мистер Мирс, мистер Бэрк заболел?
— Говорит, что нет. Он просто попросил меня… скажите, вы католичка?
— Мой муж был католиком.
— У вас есть распятие, или розарий, или образок Святого Христофора?
— Ну… в спальне — крест моего мужа… я могла бы…
— Да, пожалуйста.
Она пошла по коридору, шаркая меховыми тапочками по выцветшим полоскам ковра. Бен вошел к себе в комнату, натянул вчерашнюю рубашку и скользнул босыми ногами в кроссовки. Когда он снова вышел в коридор, у дверей стояла Ева, держа крест, блеснувший на свету тусклым серебром.
— Спасибо, — сказал Бен, взявшись за крест.
— Мистер Бэрк просил вас об этом?
— Вот именно.
Еще больше очнувшись от сна, она нахмурилась.
— Он не католик. По-моему, он не ходит в церковь.
— Он ничего не объяснил мне.
— А, — она понимающе кивнула и отдала ему распятие. — Пожалуйста, осторожнее с ним. Для меня оно очень много значит.
— Я понимаю. Не беспокойтесь.
— Надеюсь, с мистером Бэрком все в порядке. Он хороший человек.
Бен спустился вниз и вышел на крыльцо. Он не мог держать распятие и одновременно доставать ключи от машины, но вместо того, чтобы просто переложить крест из правой руки в левую, повесил его на шею. Серебро уютно скользнуло по рубашке, но, садясь в машину, Бен вряд ли сознавал, что чувствует себя утешенным.
На первом этаже дома Мэтта светились все окна. Когда фары ситроена обдали фасад светом, Мэтт отворил дверь и подождал, пока Бен подъедет.
Бен шел по дорожке к дому, готовый практически ко всему, и все равно лицо Мэтта потрясло его. Оно было смертельно бледным, губы дрожали. Широко раскрытые глаза как будто бы не моргали.
— Пошли на кухню, — сказал он.
Бен переступил порог и, как только оказался внутри, в падающем из коридора свете заблестел крест.
— А, принесли.
— Это Евы Миллер. А в чем дело?
Мэтт повторил:
— На кухню.
Когда они проходили мимо ведущей на второй этаж лестницы, Мэтт взглянул наверх и при этом словно бы отпрянул. Теперь кухонный стол, за которым они ели спагетти, был пуст, если не считать трех предметов, два из которых производили странное впечатление: рядом с чашкой кофе лежала старомодная Библия на застежках и револьвер тридцать восьмого калибра.
— Да в чем дело, Мэтт? Вы выглядите ужасно!
— Может быть, мне все приснилось, но, слава Богу, вы здесь. — Взяв револьвер, учитель беспокойно вертел его в руках.
— Рассказывайте. И перестаньте играть этой штукой. Он заряжен?
Мэтт положил пистолет и пятерней взъерошил волосы.
— Да, заряжен. Хотя, по-моему, толку от этого никакого… вот разве что застрелиться. — Он рассмеялся — болезненно, отрывисто, будто заскрипело стекло.
— Перестаньте.
Резкость тона сломала странно неподвижное выражение в глазах Мэтта. Он потряс головой — не так, как человек, отрицающий что-то, а так, как встряхиваются, вылезая из холодной воды, некоторые звери.
— Наверху покойник, — сказал Мэтт.
— Кто?
— Майк Райерсон. Работник городского хозяйства. Землеустроитель.
— Вы уверены, что он мертв?
— Нутром чую, хоть к нему и не заглядывал. Не посмел. Поскольку не исключено, что в определенном отношении он вовсе не мертв.
— Мэтт, в ваших словах нет здравого смысла.
— А вы думаете, я этого не понимаю? То, что я говорю — ерунда, а то, что думаю — сумасшествие. Но звонить, кроме вас, было некому. Вы — единственный на весь Салимов Удел человек, кто мог бы… мог… — Мэтт потряс головой и начал снова. — Мы говорили про Дэнни Глика.
— Да.
— И про то, что умер он, возможно, от злокачественной анемии… как сказали бы наши деды, «просто зачах».
— Да.
— Его хоронил Майк. И пса Вина Пэринтона нашел насаженным на ворота Хармони-Хилл тоже Майк.
