— Как думаешь, сладится у них дело? — Клайд ни к кому конкретно не обращался.
— Может быть, — сказал Винни. — Летом дела могут пойти куда как бойко. Нынче трудно раскумекать, что к чему.
Общий согласный ропот, почти вздох.
— Сильный мужик, — сказал Джо.
— Угм, — ответил Винни. — Надо же, тридцать девятого года паккард, и ни пятнышка ржавчины.
— Сорокового, — поправил Клайд.
— У сорокового подножек нету, — сказал Винни. — Тридцать девятый это был.
— Ошибаешься, — сказал Клайд.
Прошло пять минут. Они увидели, что Милт изучает двадцатку, которой расплатился Стрейкер.
— Чего, Милт, липа? — спросил Пэт. — Этот мужик тебе липу подсунул?
— Нет, но поглядите, — Милт передал кредитку через прилавок, и все уставились на нее. Кредитка была гораздо больше обычного банкнота.
Пэт подержал ее против света, изучил, потом перевернул.
— Серия-то Е-2О, а, Милт?
— Ага, — подтвердил Милт. — Их перестали делать сорок пять, а то и пятьдесят лет назад. По-моему, в Портленде, в «Эркед-койн» за эту штуку кой-чего заплатят.
Пэт пустил бумажку по кругу. Каждый изучил ее, держа либо у самого носа, либо как можно дальше от глаз — в зависимости от дефектов зрения. Джо Крейн вернул бумажку Милту, и тот сунул купюру под ящик кассы, к чекам и купонам.
— Занятный мужик, занятный, — протянул Клайд.
— Угм, — сказал Винни и помолчал. — Хотя это был тридцать девятый. У моего сводного брата Вика такой был. Первая его собственная машина. Он ее подержанную купил, в сорок четвертом. Однажды утром слил из нее масло и сжег поршни, чтоб им.
— По-моему, это был сороковой, — сказал Клайд. — Потому как я помню: на юге, около Альфреда, был один мужик, стулья плетеные делал, так он подъезжал прямехонько к твоему дому — мужик этот — и…
Так начался спор, развивающийся больше молчанием, чем речами, как шахматная партия по переписке. И казалось, их день замер на месте, простершись в вечность, а Винни Апшо принялся со сладостной артритной неторопливостью скручивать еще одну папиросу.
Когда в дверь постучали, Бен работал, поэтому он сперва отметил, где остановился, а уж потом встал и пошел открывать. Это было в самом начале четвертого, в среду, двадцать четвертого сентября. Дождь покончил со всякими планами дальнейших поисков Ральфи Глика, и все сошлись на том, что искать хватит. Парнишка Гликов пропал, как сквозь землю провалился.
Бен открыл. На пороге, дымя сигаретой, стоял Паркинс Джиллеспи. В руке он держал книжку в мягкой обложке. Бен с некоторым изумлением увидел, что это бэнтамовское издание «Дочери Конвея».
— Заходите, констебль, — сказал он. — Там снаружи мокро.
— Есть немного, — согласился Паркинс, переступая порог. — В сентябре погода гриппозная. Я-то сам без галош не выхожу. Есть такие, что смеются, только гриппа у меня не бывало с сорок четвертого — тогда я подцепил эту пакость во Франции.
— Плащ кладите на кровать. Жалко, не могу угостить вас кофе.
— Ну, мне бы в голову не пришло мочить кровать, — сказал Паркинс и стряхнул пепел в корзинку для мусора. — А потом, я только-только выпил чашку кофе у Полины, в «Экселленте».
— Я могу быть чем-нибудь полезен?
— Ну… моя жена прочла вот это… — Констебль протянул книгу. — Она у меня дикарка, но прослышала, что вы в городе и вроде как подумала, может, подпишете на книжке свое имя или что…
Бен взял книгу.
— Послушать Проныру Крейга, так ваша жена уже лет четырнадцать или пятнадцать на том свете.
— Вон что? — Паркинс, казалось, вовсе не удивился. — Этого Проныру хлебом не корми, дай потрепаться. В один прекрасный день разинет рот слишком широко, да туда и ухнет.
Бен ничего не сказал.
— Как по-вашему, ежели так, можете вы мне ее подписать?
— С превеликим удовольствием. — Бен взял со стола ручку, раскрыл книгу на форзаце («Кусок жизни!» — кливлендский «Честняга»), написал: «Констеблю Джиллеспи с наилучшими пожеланиями от Бена Мирса. 24.О9.75» и протянул книгу обратно.
— Ценю, — сказал Паркинс, даже не взглянув, что же написал Бен. Он наклонился и потушил окурок о бортик корзинки для мусора. — Единственная подписанная книжка, какая у меня есть.
— Пришли меня повязать? — спросил Бен с улыбкой.
— Быстро вы соображаете, — сказал Паркинс. — Раз уж пошел такой разговор, так я подумал, что надо заглянуть, задать пару вопросов. Ждал, пока Нолли куда-то не свалил. Он парень хороший, только тоже любит потрепаться. Батюшки, как же тут сплетничают.
— Что вам хотелось бы знать?
— Главным образом, где вы были в прошлую среду вечером.
— В тот вечер, когда пропал Ральфи Глик?
— Угу.
— Констебль, вы меня подозреваете?
— Нет, сэр. Подозреваемых у меня нету. Это, можно сказать, не мое дело. Вот ловить тех, кто ездит быстрей положенного на дороге возле «Делла» или гонять из парка ребятишек, пока они не разорались да не расхамились — это больше по моей части. Просто совать нос то туда, то сюда.
— Предположим, я не хочу рассказывать.
Паркинс пожал плечами и вытащил сигареты.
— Твое дело, сынок.
— Я обедал со Сьюзан Нортон и ее родителями. Поиграл с ее отцом в бадминтон.
— Провалиться мне, коли Билл тебя не обставил, а? Он всегда обыгрывает Нолли. Нолли на стенку лезет — до того ему охота хоть разок общелкать Билла Нортона. Во сколько ты ушел?
Бен рассмеялся, но веселья в его смехе было немного.
— Смотрите в корень, а?
— Знаешь, — сказал Паркинс, — будь я одним из нью-йоркских детективов из телевизора, я б подумал, тебе есть что скрывать — так ты вокруг моих вопросов польку вытанцовываешь.
— Скрывать мне нечего, — ответил Бен. — Просто устал быть в городе чужаком, в которого тычут пальцем… а стоит появиться в библиотеке, все принимаются толкать друг дружку локтем в бок. Теперь с обычной песенкой являетесь вы — тоже мне янки-коммивояжер, — чтобы выяснить, нет ли в моем шкафу скальпа Ральфи Глика.
— Нет, так я не думал, вовсе нет. — Паркинс взглянул на Бена поверх сигареты и его глаза посуровели. — Пытаюсь тебя отсечь, вот и все. Кабы мне взбрело в голову, что ты имеешь хоть какое-то отношение хоть к чему-то, сидел бы ты в кутузке.
— Ладно, — сказал Бен. — Я ушел от Нортонов около четверти восьмого. И пешочком прогулялся до Школьного холма. Когда стало слишком темно, чтобы видеть, я вернулся сюда, поработал пару часов и лег спать.
— Во сколько ты сюда вернулся?
— По-моему, в четверть девятого. Что-то около того.
— Ну, это отмывает тебя меньше, чем мне хотелось бы. Видел кого?
— Нет, — ответил Бен. — Никого.
Паркинс уклончиво крякнул и прошел к пишущей машинке.
— О чем пишешь?
— Не вашего ума дело, — сказал Бен и его тон стал непроницаемым. — Скажу спасибо, если не будете лезть туда ни руками, ни глазами. Если только, конечно, у вас нет ордера.
— Больно ты обидчивый для человека, который пишет книжки, чтобы их читали.
— Вот пройдет моя писанина через три черновика, редакторскую правку, окончательный набор и печать — я лично прослежу, чтобы вы получили четыре экземпляра. С автографом. А пока эти бумаги относятся к
