— Не знаю, — искренне призналась женщина. Желание немедленно расправиться с ним понемногу остыло, остались лишь антипатия и гнев. — В некоторых отношениях ты, кажется, обладаешь качествами… почти как у настоящей личности.

— Я и есть личность…

— Ну уж нет! Не думаешь ли ты, что меня может ввести в заблуждение твоя одежда?

— Погоди минуту. Я представитель народа, который делится на два равноправных пола. Численность мужчин и женщин на Земле почти одинакова… — и он, как мог, начал объяснять ей социологическое учение Цивилизации.

— Непостижимо! — мысленно выдохнула женщина.

— Но это так, — заверил Киннисон. — А теперь дай мне знать — ты будешь вести себя, как хорошая девочка, или мне необходимо назначить небольшой массаж твоим мозгам? Или, может, мне придется пару раз шмякнуть твое прекрасное тело об какое-нибудь дерево? Поверь, детка, я спрашиваю ради твоей же пользы.

— Я верю тебе, — удивленно подумала она. — И мне становится все ясней, что… что ты и в самом деле — личность… в каком-то смысле, по крайней мере.

— Разумеется, я личность — о чем толкую тебе в течение часа. И не в каком-то смысле, а…

— Извини меня, — перебила она, — ты употребил понятие «прекрасное». Я не понимаю его. Что значит «прекрасное тело»?

— О Господи! — Если Киннисон когда-либо и попадал в тупик, то именно сейчас. Как он мог объяснить, что такое музыка или искусство, амазонке, воспитанной среди самого варварского матриархата? И, помимо всего прочего, кому же удавалось объяснить женщине — любой, во всей макрокосмическое вселенной, — почему именно она прекрасна?

Но Киннисон попытался. Он мысленно воссоздал ее собственный образ таким, каким увидел его впервые. Он представил ей изящные линии и совершенные пропорции ее фигуры, грациозность движений, мягкость кожи и красоту. Все старания оказались напрасными. Сосредоточенно нахмурив брови, она силилась понять, но у нее ничего не получалось. До нее просто не доходил смысл его описаний.

— Естественно, без всего этого я не смогла бы обойтись, — объявила лирейнианка. — Такой я должна быть ради своей же пользы. Но мне кажется, я видела одну из твоих красавиц, — и в свою очередь мысленно нарисовала ему странный портрет женщины, отчасти похожей на земную. Киннисон внезапно решил, что она и была поильником, за которым он охотился.

Конечно, женщины носят украшения; но не в таком же количестве — подобного груза не выдержала бы даже лошадь! И есть ли хоть одна представительница прекрасного пола, так же злоупотребляющая косметикой, духами с резким запахом, средством для завивки волос и пинцетом для выщипывания бровей, отчего последние превращались бы в едва заметную полоску над густо накрашенными ресницами?

— Если это ты называешь красотой, то ничего подобного мне не нужно, — заключила жительница Лирейна.

Киннисон попытался объяснить еще раз. Он показал ей величественный водопад, низвергающийся на дно глубокого ущелья и рассеивающий облака водяной пыли. И что же? Девушка тотчас объявила, что подобные геологические явления приводят к эрозии почвы. Никакой красоты она в них не увидела. Живопись ей показалась пустой тратой красок и масел, музыка — бессмысленными колебаниями воздуха и никчемным, никому не нужным шумом. В шуме — объяснила она — не может быть никакой пользы!

— Бедный ты чертенок, — наконец сдался Киннисон. — Бедный, невежественный, бездушный чертенок. Хуже всего то, что ты не понимаешь и никогда не поймешь, каким богатством пренебрегаешь.

— Не дурачь меня, — лирейнианка улыбнулась впервые за все время. — Глупо придавать такое значение вполне обычным вещам.

Киннисону стало грустно. Он понял, что женщина, с виду так похожая на земных, была от него дальше, чем Галактический Полюс от его родной планеты. Ему приходилось слышать о матриархате, но он никогда не думал о том, к чему может привести его полное логическое завершение.

А ведь именно так и произошло на Лирейне. Много веков здесь правил только один пол — мужчинам никогда не позволялось подниматься выше функции воспроизводства всегда доминирующего женского рода. И вот представительницы последнего превратились в абсолютно бесполых существ — со всех точек зрения, кроме чисто физиологической. Мужчины на Лирейне II были карликами, ростом не выше восьмидесяти сантиметров. Они обладали характером и наклонностями взбесившихся раделикских кошкоптиц и умственной способностью забрисканских дикарей. Их не принимали за людей — ни в детстве, ни в зрелом возрасте. Для поддержания постоянной численности населения каждая «личность» обязана родить другую «личность». Дети мужского пола — по одному на сотню младенцев — в счет не шли. Их даже не оставляли дома, а сразу отправляли в специальное заведение, где они жили вплоть до полового созревания.

На протяжении всего года одним мужчиной пользовались примерно сто женщин. Затем он умирал. «Личности» разрушали его мозг и избавлялись от тела. Детей они рожали в возрасте от двадцати одного до двадцати двух лет, а жили в среднем до ста лет. Мужчины для них были не совсем изгоями или париями — нет, их терпели в силу необходимости, хотя и ни в коем случае не допускали в высшее общество.

Внезапно Киннисона охватил страх. Внешне лирейнианки почти не отличались от земных женщин кавказского типа. Но как же они были далеки от них в интеллектуальном и всех других отношениях! Как он был чужд любому человекоподобному существу, чья сознательная и подсознательная жизнь основана на взаимном влечении двух противоположных полов. Киннисон не сразу понял, какие ужасные последствия может иметь отрицание такого влечения, — и лишь теперь подумал о них. По существу лирейнианки были людьми не больше, чем… ну, например, эйчи. Или розениане, ригелианцы или велантийцы. Любая земная женщина задрожала бы от страха, если бы ей случилось повстречаться с Ворселом ночью, в темной аллее парка. И все же внешне отвратительные рептилии, делившиеся на два равноправных пола, были гораздо более человечны, чем стройные, прекрасные создания с Лирейна П.

— Вот и холл, — сообщила ему «личность», когда машина остановилась перед огромным строением из гладкого серого камня. — Ступай за мной.

— С удовольствием. — И они пошли вперед по странному высохшему грунту. Между ними было расстояние около шестидесяти сантиметров. В небольшой и довольно тесной машине они оказались ближе друг к другу. Она не хотела ни прикасаться к сидевшему около нее мужчине, ни слушать его. Но как бы она удивилась, если бы узнала, что их чувства взаимны! Киннисон скорее предпочел бы прикоснуться к скользкой ящерице с планеты Борова.

Киннисон и его провожатая поднялись по гранитным ступеням, затем миновали потемневший от времени портал. Они все еще шли рядом, но теперь уже на расстоянии около метра.

— Послушай-ка, моя очаровательная, но глупая провожатая, — мысленно обратился Киннисон к лирейнианке, когда они приблизились к цели поездки. — По-моему, ты начинаешь терять благоразумие и снова горячишься. Последний раз предупреждаю — держи себя в руках. Если цвильник хоть на долю секунды заподозрит что-нибудь, то, клянусь, силы ада обрушатся на вашу обитель. Я не шучу.

— Но я должна доложить Старшей Сестре, что привела тебя, — ответила она. — К ней нельзя без уведомления.

— Хорошо! Тогда я сам дам ей знать о нашем прибытии. Так будет надежнее.

Однако ему удалось сделать даже больше, ибо его мысленный взгляд уже проник в комнату, куда они направлялись. Там на довольно широкой, окруженной столами площадке несколько лирейнианских «личностей» исполняли некое подобие древнего акробатического танца. Их гибкие, сильные фигуры то и дело застывали неподвижно в грациозных позах, что требовало от исполнительниц очень высокого мастерства. За столами трапезничали около ста лирейнианок.

Киннисона не интересовали ни танцовщицы, ни другие жители планеты, находившиеся в комнате. Ему нужен цвильник. Он, вернее, она сидела за небольшим квадратным столом — четвертым от двери — спиной к входу, что вполне устраивало Киннисона. Слева от нее, в высоком откидном кресле восседала «личность» с роскошными рыжими волнами. Судя по всему, хозяйка застолья. Решив про себя, что еще успеет разглядеть ее, линзмен переключил внимание на ту, которая занимала его больше всех, и вздрогнул от удивления.