покидает его до последнего вздоха».

Чтобы войти в камеру Казанове пришлось согнуться; камера была ниже, чем он. Его заперли, через зарешеченное отверстие в двери тюремщик спросил, что он хочет есть. Казанова ответил, что об этом еще не думал, тогда тюремщик ушел, заботливо запирая за собой одну дверь за другой.

Наполовину ошеломленный Казанова облокотился на подоконник зарешеченного окна камеры, два фута в высоту и в ширину. Чердачная балка, полтора фута шириной закрывала половину слухового окна и перехватывала свет. Скрюченный, он измерил шагами свою тюремную нору, которая была только пять с половиной фута в высоту — в Казанове было шесть футов — и площадью в полторы квадратных сажени. В одну из стен была встроена ниша, где могла быть постель, но он не увидел ни постели, ни стола, ни стула, только кадку и полку шириной в фут, четыре фута над полом. Он положил на нее свой плащ матового щелка, свой новый костюм, свою шляпу с испанскими кружевами и красивым белым пером. Жара была страшной. Слуховое окно он не мог открыть из-за крыс ненормального размера, начавших прыгать в камеру сквозь оконную решетку. Он быстро закрыл окно. С подогнутыми конечностями следующие восемь часов он провел в тихом размышлении. Когда пробило девять вечера, он очнулся. Ему стало не по себе, потому что никто не нес ему ни еды, ни питья, ни постели, ни даже воды, хлеба и стула. Во рту все пересохло. Он чувствовал горький привкус.

Когда пробило полночь и никто не пришел, он забарабанил руками и ногами в дверь, кричал и проклинал целый час. Была полная тьма. Он растянулся на полу во весь рост. Теперь он думал, что инквизиторы приговорили его к смерти. Он не видел причин для такого приговора. «Я был развратник, игрок, я вел дерзкие разговоры, я привык лишь наслаждаться прекрасными мгновениями. Но был ли я преступником?»

В темнице он анализировал себя. Это было довольно просто, он был недоволен собой. В ярости он начал ругать деспотов.

Его упрекали, что позже в своем сочинении в защиту Венеции («Confutazione… «, Амстердам, 1769 — в действительности отпечатано в Лугано), которое должно было помочь ему вернуться домой из все сильнее давящего изгнания, он оправдывает этот деспотизм. Но не является для деспотов нужда в хвалебной халтуре самой острейшей их критикой?

Действительно в «Confutazione» более спокойно, но с не меньшей силой, чем в мемуарах, Казанова изображает деспотизм венецианской государственной инквизиции.

«Государственная тюрьма, которую называют „I Piombi“, это маленькие запертые комнатки с зарешеченными окнами под крышей Дворца Дожей. Про заключенных там людей говорят, что они под свинцовыми крышами, потому что крыша этого дворца покрыта свинцовыми плитами на балках из лиственницы. Свинцовые плиты сохраняют в камерах холод зимы и жару лета. Там дышат хорошим воздухом, получают достаточно еды, все для естественных потребностей, чтобы уютно спать, одеваться, менять белье по желанию; дож следит, чтобы служители постоянно присутствовали там; врач, хирург, исповедник и аптекарь всегда наготове.

Заключенный получает там тройное наказание: во-первых, ему обычно не дают никакого отчета, за что его заперли, ни даже о сроке его заключения, что заставляет его думать, если он сам не очень отчетливо знает свой проступок, что тюремщики, посадившие его в эту маленькую камеру, знают еще меньше чем он.

Второе наказание состоит в том, что заключенному не дают свиданий, не позволяют ни получать, ни писать письма. Горячую пищу можно есть лишь на рассвете, когда тюремщик приносит еду.

Самым худшим является третье наказание, а именно скука изоляции, отсутствие занятия и необходимость терпения, с которым он должен ждать конца своего наказания, причем он не знает надо ли надеяться или страшиться. Он живет в постоянном страхе худшего; этот страх есть настоящее мучение, пытка сознания, причина кошмарных снов, творящих действенное устрашение.»

21 августа 1755 года, четыре недели спустя после заключения Казановы, следующая запись появляется в журнале секретаря инквизиции: «Трибунал узнал тяжелые проступки, совершенные Джакомо Казановой, главным образом публичное поношение святой религии, потому Его превосходительство приказал его арестовать и посадить под Свинцовые Крыши».

Заметка на полях от 12 сентября гласит: «Вышеназванный Казанова приговорен к пяти годам под Свинцовыми Крышами». Приговор был подписан тремя инквизиторами: Андре Диедо, Антонио Кондулмер, Антонио да Мула.

Несмотря на гнев, голод, жажду и твердый пол, Казанова заснул, чтобы проснуться через два часа. Он лежал на левом боку и не переворачиваясь протянул правую руку за платком, который по его разумению должен был там находиться. Он нащупал во тьме и схватил ледяную руку. Его волосы встали дыбом. Наконец он убедил себя, что стал жертвой обмана чувств. Однако, правой рукой он снова схватил ледяную кисть. От ужаса у него вырвался пронзительный крик.

Когда он немного успокоился и снова смог думать, ему почудилось, что в камеру подложили труп задушенного, чтобы подготовить его к судьбе. Ярость и отчаянье охватили его. Он в третий раз схватил ледяную руку и хотел встать, причем облокотился на левый локоть и наконец заметил, что правой рукой держит собственную левую руку, которая онемела от тяжести тела и твердости пола и до локтя потеряла тепло, подвижность и ощущение.

Так комично было это приключение и так мало его развеселило. Он был в таком месте, где ложь казалось правдой, а правда должна казаться ложью, где разум теряет половину своих привилегий и с помощью фантазии делается жертвой химерических надежд или чудовищного отчаянья. Он принял решение вооружиться от этого; впервые в жизни в тридцать лет он призвал на помощь философию.

«Я думаю», пишет Казанова, «что множество людей умирают без того, чтобы когда-либо размышлять, не из-за недостатка духа или разума, но потому что они никогда не получали необходимый шок от чрезвычайных обстоятельств.»

Он сидел, пока не рассвело. Точное предчувствие говорило ему, что в этот день его отпустят домой. Он горел жаждой мести, видел себя во главе народа, истребляющего правительство и безжалостно убивающего всех аристократов. Он бредил. Он знал виновников своего несчастья и не щадил никого. В гневе он строил кровавые воздушные замки. Пол-девятого скрип замка и шум откинутой задвижки прервал страшную тишину. Тюремщик грубым голосом крикнул в окошечко камеры: «Нашли время подумать, чего хотите есть?»

Счета Басадоны сохранились и были опубликованя в итальянском издании «Побега». Однако первый от 1 августа 1755 года отсутствует, но Р.Фуллен нашел, что последний счет выставлен от 1 октября 1756 года. Общий расход составляет 768 венецианских лир. Ежедневная еда обходилась вначале в две лиры, позднее лишь в тридцать су.

Казанова заказал рисовый суп, жареную говядину, жаркое, хлеб, вино, воду. Басадона был удивлен тем, что Казанова ни на что не жаловался и не потребовал ни постель, ни других необходимых принадлежностей. Если он думает, что будет находиться здесь лишь один день, то жестоко заблуждается.

«Так принесите мне все необходимое!»

«Где мне это потребовать? Напишите мне все!»

Казанова указал, где он должен получить рубашки, брюки, постель, стол и стул, напоследок потребовал книги, которые забрал мессир Гранде, а также бумагу, перья, зеркало, бритву и т.п.

Ему пришлось прочесть все это тюремщику, потому что тот не мог читать. «Вычеркните, вычеркните, господин, вычеркните книги, перья, зеркало, бритву и так далее; все это запрещено. Теперь давайте мне деньги, чтобы купить вам обед!»

У Казановы было при себе три цехина, он дал один. В полдень тюремщик пришел с пятью сбирами, обслуживающими государственную тюрьму. Они принесли белье, мебель и обед, оставили постель в нише и еду на маленьком столике. В качестве столового прибора он получил ложку величиной в локоть, которую купил Лоренцо. Любые острые инструменты, нож или вилка, были запрещены. Тюремный служитель спросил, что он хочет есть утром. Секретарь принесет подходящие книги: те, которые просит Казанова, запрещены.

«Поблагодарите их за милость запереть меня в одиночку.»

«Зря острите.»

«Разве не лучше быть одному, чем вместе с преступниками?»